Еще Филипп нарушил существовавшие традиции, совершая военные походы зимой. Прежде всего зимою легче было покорить горные племена, так как снег преграждал им отступление в горы. Так что в том, что Александр решил выступить с войсками зимой, не было ничего нового. Он хотел завоевать Ликию и Памфилию, воспользовавшись тем, что плохая погода мешала противнику оказать поддержку с моря. Лето следующего года он намеревался использовать для захвата у неприятельского флота последней, южной базы в Киликии и Финикии.

Маршрут проходил в основном вдоль побережья, в области мягкого, бесснежного климата Средиземного моря. Лишь однажды была совершена вылазка в более суровые горные области Внутренней Ликии. Серьезное сопротивление встречали изредка, и то не столько ради защиты власти персов, сколько во имя собственной свободы. В отличие от Мемнона, в руках которого находился лишь стратегически важный Кавн в Карии, Александр захватил все гавани в Ликии и Памфилии, местечко Патару, греческую колонию Фаселиду и персидскую военную гавань Аспенд. Таким образом, враг был лишен главных портов, через которые шла торговля между Киликией и Эгеидой.

Те, кто рассчитывал на двустороннее соглашение о мире с царем, были разочарованы: Александр требовал безоговорочной капитуляции от всех, в том числе и от греков. Только после этого он проявлял великодушие, насколько он мог себе это позволить при полном отсутствии денег. В принципе царь любил людей, но только до тех пор, пока они ему повиновались. Однако отсутствие денег заставляло его быть милостивым в первую очередь к тем, кто преподносил ему больше золотых венков и платил более значительную контрибуцию. Об этом многое могли бы порассказать купцы из Аспенда.

Царь соединил Ликию и Карию в одну сатрапию и отдал ее своему другу Не.арху [11]. Это была поистине незавидная должность: и потому, что по соседству находилось войско Мемнона, и потому, что здесь отсутствовала традиция подчинения сатрапам. Ведь при персах обе провинции присоединились к Персидскому государству на добровольных началах и пользовались самоуправлением.

В армии царило приподнятое настроение. Глазам воинов открывались живописные пейзажи. Правда, население страны встретило их без всякого восторга, но македонян вполне устраивала сложившаяся здесь, своеобразная обстановка. Было достаточно еды и вина, а с жителями греческих колоний все еще сохранялись добрые отношения. Примечательным нам представляется в этом плане маленький эпизод.

Несколько лет назад Аристотель познакомил царя с поэтом и драматургом Теодектом. Фаселида была родным городом к тому времени уже умершего поэта. Здесь находилась его статуя. Однажды вечером Александр со своими собутыльниками отправились к статуе. Вспоминая веселого друга, надевавшего во время пирушек венки на голову, они украсили его мраморную статую венками со своего праздника. Этот непримечательный эпизод показывает, как беззаботен и весел был Александр в свои двадцать три года.

«Золотая молодежь» восторженно воспринимала успехи царя. Все это способствовало тому, что «любимца богов» окружал своеобразный ореол. Сподвижники считали Александра отмеченным божественной рукой, и царь с удовольствием внимал всему этому. Его близкие друзья, прежде всего Аристандр, которого считали лучшим прорицателем, отмечал чудесные примеры будущего успеха царя еще до начала похода: чудо «вспотевшего» изображения Орфея, опрокинутая статуя сатрапа на Геллеспонте, насланная Зевсом гроза в Сардах, указавшая место строительства храма, неблагоприятное для персов пророчество в Ликии, извлеченное из глубин колодца божественными силами. И, наконец, «чудо» послушно отступившего перед царем моря, впоследствии создавшего особую славу походу Александра.

Путь от Фаселиды к Памфилии шел через труднопроходимые горы. Была, правда, еще узкая тропа вдоль самого побережья, под отвесно нависающей над морем скалой. При южном ветре эту тропинку заливало волнами. Основную часть войска Александр послал через горы, сам же с небольшой свитой отважно отправился по прибрежной тропе, хотя как раз в это время бушевали южные штормы [12]. Только безумец мог пойти на это. Но если повелитель не захотел отступить перед стихией, то сама стихия отступила перед ним: ветер стих. Правда, идти пришлось по воде, которая временами доходила до пояса, но ничего дурного не произошло, и все благополучно добрались до цели.

Для Александра это было просто одно из рискованных приключений, которые ему всегда были по душе. Но впоследствии царь стал утверждать, будто его поддерживали божественные силы. Может быть, и здесь не обошлось без Аристандра, подсказавшего царю эту мысль. В этом романтическом предприятии, возможно, принимал участие и Каллисфен. Именно он придал ему ореол бессмертия.

Каллисфен примкнул к Азиатскому походу в качестве историка, вдохновленного панэллинской идеей. Поход завершился для него счастливо: ионийцы были освобождены, варвары покорены, персы разбиты и усмирены. Греки вместе с македонянами стали властителями Анатолии и даже всей Передней Азии. Каллисфен описывает войну сочными красками, веря в предначертанность победы, ссылаясь на греческую мифологию и историю, украшая свое описание похода прекрасными цветами фантазии греков.

Вероятно, уже во время длительной осады Тира или в Египте Каллисфен обратился к литературному описанию событий в Памфилии [13]. Это преисполнило его высокомерием и гордостью: ведь восточные народы были повержены на колени превосходством эллинов. В его представлении, вырисовывается великолепная поэтическая картина. Сначала море грозно вспенилось, но затем, узнав своего повелителя, отступило перед ним и смиренно легло у его ног. Не вызывает сомнения тот факт, что Каллисфен придал этому столь поэтически изображенному эпизоду мистический характер по желанию своего повелителя. Рассказывая об Александре, он использует выражения Гомера, описывающего морское путешествие Посейдона. Рассказ об этом «чуде» служил и своего рода подготовкой для последовавшего затем провозглашения Александра сыном Зевса-Аммона. В этом Каллисфен тоже преуспел.

В духе Каллисфена стали описывать это событие и более поздние историки Александра, в первую очередь романтически настроенный Клитарх. Осторожный Птолемей, правда, воздержался от слишком явного выражения восторга, но при этом постарался остаться лояльным и корректным: «Ветер не без вмешательства божественных сил, как это предполагали сам Александр и его спутники, переменил направление и дал возможность пройти македонянам» [14]. Совершенно иначе оценивает это событие при всей его преданности Александру безнадежно трезвый и рассудительный Аристобул. Сам он, конечно, не был очевидцем события. Но он излагает его со слов одного не менее трезвого участника похода: «Весь путь македоняне прошли по воде, которая была достаточна глубока, и прибой все еще ^бушевал». Это слова очевидца, к тому же, вероятно, простудившегося во время зимнего марша; в его рассказе нет и намека на божественные силы [15].
А сам Александр, о чем рассказывал он? Напрасно искали упоминания о чуде в его письмах. Царь, вероятно, знал, что дома, у трезвых провинциалов, он не найдет понимания. Лишь тот, кто сам пережил этот поход, видел его вместе с царем, мог поверить в чудо.

Скупой фантазии македонян здесь было недостаточно; у самого же царя ее было больше, чем нужно. В этом походе он был ближе к эллинам и проявил себя поистине их вождем!

Описание события дает нам возможность самим шаг за шагом проследить возникновение легенды о чуде — «отступлении» моря перед Александром. Здесь не ощущается влияния древних легенд такого типа. Ее формирование происходило спонтанно, само по себе.

Для понимания образа Александра эпизод в Памфилии имел значение еще и по другой причине. Позже нам не раз предстоит увидеть, как царь, будучи в зените своей славы, не имея уже достойных ему противников, все чаще стремится вступить в поединок с силами природы. В приведенном эпизоде произведены первые скромные шаги его в этом направлении. Царь отправился в поход на собственный страх и риск в сопровождении немногочисленных сподвижников. Позднее он привлечет к игре все войско: на Гиндукуше, во время тропических муссонных дождей, в гедрозийской пустыне или при подготовке Аравийской экспедиции. Но об этом в свое время. Сейчас мы только отмечаем, что уже в двадцать три года у Александра впервые проявилось такое стремление.

Зимний поход 334/33 г. до н. э. проходил довольно успешно, не считая отдельных неприятностей. Парменион прислал к Александру плененного им знатного персидского воина Сисина. Сисин утверждал, что он якобы доверенное лицо Дария и подослан к готовому на предательство Александру Линкестиду, чтобы склонить его к убийству македонского царя. В награду персидский царь обещал Линкестиду деньги и македонскую корону. «Верный» соратник Дария выболтал все это сначала Пармениону, а затем Александру. Документов при нем, видимо, не было. Вся ситуация представляется весьма сомнительной независимо от того, рассказал Сисин обо всем добровольно или под пытками [16].

Как же на самом деле обстояло дело с Линкестидом? Мы уже познакомились с ним, когда Александр избавил его от наказания. Вскоре Линкестид добился высочайшего доверия царя. Он стал наместником Александра во Фракии, а после битвы при Гранике командовал войсками, посланными на завоевание Троады. В конце концов Линкестид стал командиром фессалийской конницы. А это одна из высших командных должностей в армии.

Фессалийцы в 334/33 г. до н. э. были приданы корпусу Пармениона и вместе с ним зимовали в Великой Фригии. Случай с Сисином показывает нам, насколько враждебно Парменион был настроен к подчиненному ему командиру всадников: он даже пытался его погубить. Вероятно, здесь имела место старая вражда между группировками македонской знати, После того как Александр в битве при Гранике так бесстрашно рисковал собой, следовало со всей серьезностью учитывать возможность его гибели в бою. Преемником же царя мог стать его тезка из Линкестиды. После того как Александр истребил род Аргеадов, Линкестид по знатности ближе всех стоял к трону. Коренные македоняне стремились своевременно устранить этого претендента на престол из знатного рода горцев. Если уж же Аргеаду, то пусть лучше» трон достанется коренному македонянину, например кому-нибудь из рода Пармениона или Антипатра, но никак не князю-горцу. Возможно, именно таковы были причины ненависти Пармениона к Линкестиду.

Всегда подозрительный, когда речь шла о заговоре, Александр сразу же поверил доносу и отправил тайных послов, чтобы сместить и арестовать военачальника. Официального обвинения, конечно, предъявлено не было, даже после того как армия снова объединилась в Гордии. По-видимому, признания перса выглядели довольно неправдоподобно, однако Парменион все-таки добился своей цели, дискредитировав столь опасного своим происхождением и талантом человека. Линкестиду пришлось остаться в армии без нового назначения. Мы так подробно остановились на этом эпизоде, чтобы показать раздоры и интриги македонской знати, которые не утихали и во время походов.


http://www.sno.pro1.ru/lib/schach/6.htm