Википедия

III. Категория экзистенциальной этики – моральная действительность

Вышеприведенное рассуждение распространяет обоснование этического релятивизма на самый общий случай представления должного. В чем же причина этого торжества индивидуального перед общим? Конечно в том, что совесть – не дар богов, а часть природной закономерности под названием «эволюция живых существ». На развитой стадии этой эволюции хорошо заметно пересечение двух тенденций: отдельного индивида – к выживанию за счет других индивидов и организованной совокупности индивидов – к выживанию всей совокупности за счет опять таки тех или иных отдельных индивидов. В первом случае конкуренция происходит в прямой индивидуальной борьбе за существование. Во втором - конкуренция между обществом и его частями-индивидами может носить характер борьбы только в случае явной негодности некоторых индивидов (умерщвление неполноценных особей в стаях животных и изоляция от общества опасно больных и преступников в человеческом обществе). Но поскольку полноценные особи в обществе – все же норма, а ожесточенная конкуренция между ними за ресурсы может серьезно ослабить общество, эволюция выработала элегантное решение. Оно состояло в наделении каждой индивидуальной психики некоторой предрасположенностью к альтруизму, вовсе не исключающей индивидуальной борьбы за существование. Такого компромиссного решения оказалось достаточно для обеспечения стабильности животных сообществ на обозримом историческом этапе эволюции. И это только потому, что потребности животных неосознанны, а потому ограничены. Но для человеческого общества, как оказалось, стабильность должна предусматривать в принципе неограниченный рост индивидуальных потребностей. В социальной эволюции общества временами осуществлялись частичные решения этой проблемы. Например, узаконивался переход от жестких форм подчинения одних групповых интересов другим (к примеру, рабовладение) - к мягким формам, когда каждый индивид может так или иначе заявить о своих интересах и отстаивать их (демократия). Это означало усложнение первоначального эволюционного принципа «наделения альтруизмом». В том плане, что дело теперь не сводилось к выбору в простой альтернативе «свои интересы – общие интересы». Теперь в случае предпочтения общих интересов своим собственным все-таки сохранялось собственное понимание этих общих интересов. И конкуренция индивидов теперь переходила с «материального» уровня ресурсов (прямой эгоизм) на «идейный» уровень представления общего блага (скрытый и замаскированный эгоизм). Индивидуальное противостояние никуда не делось, поскольку его предполагает главная биологическая реалия – дискретный характер жизни, воплощенный в индивидах, составляющих сообщество. И особенная трудность этической проблематики возникала от недостатка внимания к материальной, биологической стороне этической реальности. Для чего, конечно, пришлось бы признать эту сторону основополагающей.

Если это признать и уделять биологическим реалиям достойное внимание, проблематика этически-должного предстает в существенно новом свете. Этика как отрасль познания становится более индивидуально ориентированной – не потому, что биологически обусловленный эгоизм оказывается непреодолимым, а потому что развитые формы альтруизма – в виде разновидностей групповой морали оказываются скрытой формой идеологического эгоизма – как индивидуального, так и группового. И потому эти формы достойны скорее тщательного учета, чем каких-либо преобразований с целью достижения «подлинного» всеобщего блага. Подобная «подлинность» должна теперь рассматриваться как подлинная утопия. Акцент этического познания должен смещаться в сторону индивидуального понимания должного – при условии, что общее понимание должного уже состоялось насколько возможно полно, воплотившись в общем моральном климате общества, достигнутом на сегодня в ходе социальной эволюции. И как бы заранее ни казалось, что различные индивидуальные понимания дадут здесь несовпадающие результаты, как раз здесь можно ожидать существенного единства выводов. Люди могут быть не согласны друг с другом, как лучше жить и достигать общего блага. Но в предположении, что уже давно достигнута мыслимая полнота общего блага, и дальнейшее стремление к нему – это просто скрытая конкуренция представлений наилучшего, - в этом случае главенство переходит к вопросу, как смириться с этой необоримой и уже неизменной действительностью, как полнее проникнуть в смысл ее тем не менее гнетущей проблематичности и неудовлетворительности. И может быть здесь только и возможно подлинное общее согласие, потому что именно здесь традиционные этические вопросы перестают относиться к эфемерному будущему и начинают прилагаться к настоящему - а за ним и к вневременному.

В качестве предварительного обозначения этой «вневременности» введем понятие «моральной действительности». Будем это понимать как уже реализовавшееся в человеческом обществе устойчивое и почти всеобщее представление основных моральных норм. А именно, такое представление, которое присуще людям как моральным существам, и в отношении которого люди смогли не на словах, а на деле согласовать свои, естественным образом расходящиеся, индивидуальные представления. Оговорка «почти» означает наличие в человеческом обществе индивидов, напрочь отвергающих всякие моральные нормы. В общем, этот контингент может не учитываться в этических исследованиях, хотя его наличие дополнительно осложняет моральную действительность, делает ее более проблематичной.

Отметим походя формальную особенность всеобщего представления основных моральных норм или должного: оно обладает минимальным содержанием в качестве логического пересечения отдельных индивидуальных представлений – в противовес тому идеальному максимальному содержанию, которое являло бы собой логическое объединение всех отдельных индивидуальных представлений.

Таким образом существенной чертой моральной действительности в предложенном понимании является бедность ее содержания. В самом деле, чего можно ожидать, если несколько людей договорились бы действовать сообща на тех основаниях, чтобы в этих действиях отражались исключительно их общие интересы, а всем индивидуальным пренебрегалось? Что входит в эти интересы? - физические потребности есть и пить, необходимость добывать то и другое сообща, может быть еще бесхитростный досуг у вечернего костра. Это общество на ранней стадии развития, хотя уже и с какими-то установившимися моральными нормами. В чем бы могли состоять эти нормы? Общественный порядок здесь таков, что все индивидуальные действия свершаются почти синхронно. Однако все же в силу различий индивидов один из них, например, просыпается чуть позже других. Конечно, все общество это не принимает во внимание, согласно поговорке «семеро одного не ждут». Но если речь идет о взаимоотношениях двоих индивидов, то один из них вполне может принять во внимание индивидуальность другого. То есть, если он утром проснулся, а его усталый товарищ еще спит, он не бросит его и не станет будить, а подождет его естественного пробуждения. Инстинктивно понимая, что такой образ действий должен породить ответный отклик и в общем пойдет им обоим на пользу.

Представим себе, что в подобном простейшем обществе какой-то индивид задумал моральные реформации. Ход его мыслей таков: «В нашей жизни все несовершенно, и это потому, что каждый из нас слишком заботится о себе. Давайте будем больше уступать друг другу, - не станет ли от этого жизнь лучше?» Выходит, теперь существенные уступки должны стать чем-то столь же очевидным, как и обычай подождать пробуждения товарища, поделиться с ним едой, дать место возле костра. Но как же уступать, если видишь, как другой предлагает неправильные решения, гнет не в ту сторону? Актуальным становится искусство приходить к компромиссам в важных решениях. Но это искусство складывается само собой, в житейской практике, оно не может насаждаться побуждениями морального характера. Ведь оно как раз и означает «уступать до определенных границ, а дальше - ожидать ответных уступок». Поэтому предложение о бoльших уступках, о всегдашних уступках объективно нежизнеспособно, - оно оказывается идеологией слабости, неумения настаивать на своем. А жизнеспособными оказываются именно те моральные нормы, благодаря которым достигаются естественные компромиссы. Остается теперь заметить примечательное обстоятельство: «естественные компромиссы» - это положение вещей, при котором кто-то один в общем и целом настаивает на своем, а кто-то другой – в общем и целом уступает. Ясно, что первый из них – это сильный, а второй – слабый. Между ними складывается баланс интересов, потому что сильному все же нельзя совсем подавлять слабого, - это означало бы сживать его со света, что нарушает самый принцип существования общества. Тот моральный минимум, который обеспечивает существование общества, включает в том числе и уступки сильного слабому. И это еще и как оправдано: ведь физически слабый может оказаться сильным умом и способным выправить некоторые ситуации, в которых физически сильный спасует.

Таким образом имеются объективные препятствия к тому, чтобы естественно сложившаяся моральная действительность могла далее расширяться и обогащаться. Что теперь сказать о современном развитом обществе? Не могло ли быть так, что все выдвинутые до сих пор этические теории, все попытки моральных реформаций стремились выйти за пределы наличной моральной действительности и потому заведомо оказывались тщетными? Ведь речь шла о замене действительного должным, а это должное не могло быть чем-то иным, чем чьим-то личным представлением. И это личное представление, будучи осуществленным, может быть как раз и нарушило бы сложившийся естественный баланс интересов? Может статься, моральная действительность неспособна вобрать в себя моральных норм более какого-то предела - подобно ткани, неспособной впитать больше влаги, чем это определено ее впитывающими свойствами? Тогда встает вопрос: изменчива ли моральная действительность или в существе своем неизменна во веки веков? Если изменчива, то как можно ею манипулировать с пользой для всеобщего дела? А если нет, в чем тогда смысл этического познания, отрицать который было бы слишком трагично?

IV. Основа морального облика личности – принадлежность добропорядочному большинству людей

Теперь рассмотрим понятие моральной действительности как результат сложившихся в обществе отношений индивидов.

Примем тот факт, что имеется множество частных моральных систем – столько же, сколько и социальных групп, выделяемых по тому ли иному признаку – классовому, профессиональному, по уровню доходов и проч. Возьмем, например, такие социальные группы как космонавты и официанты. Те и другие представляют необходимые обществу профессии. Но различие моралей в этих социальных группах легко обнаруживаются. Так, в одной профессиональной среде наиболее значимы такие черты личности как готовность пожертвовать жизнью ради другого. А в другой оказывается ценной готовность хорошо выполнять работу безотносительно к размерам «чаевых». Если же перейти к различию между крестьянами и представителями политического истэблишмента, обнаружится, что такое исконно «крестьянское» моральное качество как душевная открытость является прямо нежелательным для развития политической жизни, дипломатических отношений и связанных с этим общественных благ.

Что же, если попытаться вывить нечто морально-общее всем без исключения социальным группам? Это не будет удачным замыслом, ибо имеются социальные группы, прямо нацеленные на утверждение всего противоположного тому, что исповедуют остальные, отличные от них. Да и кроме подобной экзотики есть еще преступный мир со своей разработанной системой альтернативной морали. Здесь могут исповедоваться те же самые нормы, что и у остальных людей, но только для «своих», а не для «чужих».

Поэтому в последующих рассуждениях несколько ограничим понятие моральной действительности. Будем относить эту действительность к совокупности людей, называемой «добропорядочным большинством». Как правильно охарактеризовать эту огромную социальную группу? В ней преодолеваются многие социальные границы – профессиональные, этнические, религиозные и в некоторой степени даже связанные с размером доходов. Обратим внимание на способ сосуществования членов этой группы. Все они должны жить одновременно и отдельно (поскольку они – личности), и в то же время сообща (поскольку они в разных сочетаниях образуют различные ячейки общества – семьи, крестьянские общины, население городов, колонии и проч.). Таким образом представители этого большинства так или иначе соседствуют между собой, а зачастую обречены на скученность, ведущую к конфликтам. Ранним мыслителям казалось, что исторически здесь должен был быть резкий переход от «войны всех против всех» к осознанию того, что такое состояние общества ненормально, и далее – к «общественному договору» и образованию государств. Но на самом деле общественная стабильность существовала у людей с самого начала - по той причине, что досталась им в наследство от животных сообществ.

Решая проблему скученности, люди тяготели к расселениям. Это наблюдалось даже у народов, имеющих как будто вдоволь жизненного пространства. Например, у русских при освоении Сибири или у американцев в продвижении на Запад. Теперь таких возможностей у народов не осталось, зато намного улучшились условия для путешествий. Так или иначе людям пришлось учиться жить в плотном окружении себе подобных. Но такая учеба дается легче, если знаешь, что скоро отпуск, и можно уехать куда подальше, в одиночество среди гор или тропического океана. Надежды и мечты такого рода облегчают моральные отношения людей, и эти отношения можно обобщенно назвать «правилами общежития».

Сформулируем главное из этих правил: «поступай по отношению к другому настолько доброжелательно, насколько возможно, чтобы твое поведение не выглядело признаком слабости или неконкурентоспособности» .

Смысл этого правила в том, что моральные отношения должны не исключать, а дополнять и облагораживать естественную борьбу индивидов за существование и ресурсы. Проявление этих отношений означает, что стороны признали одна в другой обоюдное равенство, закрепляемое в звании «морального существа». И каждая из них может рассчитывать получить взамен примерно столько же блага, сколько решила воздать первой в качестве жеста доброй воли.

Настоящей уверенности быть здесь не может. Нельзя поручиться, не скрывается ли золотая душа под хмурой бандитской физиономией, но еще меньше можно верить самой открытой улыбке, которую видишь в первый раз. Во всяком случае, начиная всегда со сдержанной доброжелательности, следует быть готовым ко всему. Однако надо помнить о хороших шансах оправдаться в своем добром отношении к любому встречному. Просто потому, что несмотря на все сложности и отклонения, добропорядочное большинство – это основная масса жителей Земли. И потому шанс встретить представителя этого большинства на пустынной дороге или на шумной городской улице выше, чем все прочие шансы. И человек с надеждой на такой шанс и с такой стратегией поведения будет полагать себя причастным большинству людей – нормальных моральных существ.

V. Моральная действительность как истина в составе общей действительности человеческой жизни

Достаточно очевидно, что социальная группа «добропорядочного большинства» должна была существовать в обществе изначально, поскольку составляет основу последнего. Если основные связи, скрепляющие общество, имеют экономический характер, то их развитие сопровождалось формированием и моральных норм, и правил общежития. Поэтому моральная действительность как итог жизнедеятельности «добропорядочного большинства» – неизменная черта человеческого общества.

Выразим схематично смысл последующих рассуждений, поскольку он достаточно прост. Если моральная действительность – нечто неизменное, то традиционная форма этического познания, состоящая в поиске путей достижения всеобщего счастья на Земле или наибольшей суммы блага во всем мире оказывается если и не безнадежным, то во всяком случае неэффективным предприятием. Здесь дело может обстоять таким же образом, как и в науках, когда для объяснения какого-нибудь загадочного явления предлагается красивая гипотеза или математическая модель. Безусловно, красота – не последняя ценность в объяснении явлений, но основополагающей ценностью является здесь совпадение с опытом. А опыт норовит разрушить красоту и цельность гипотезы и модели в угоду всегда одному и тому же – необозримой сложности действительного положения вещей. То, что нравится тому или иному человеку, не обязательно должно нравиться самому миру. Когда объяснения становятся все более сложными и изощренными и притом менее «прекрасными» и гармоничными, мир дает нам понять, что мы на правильном пути. И в науках и природе приходится учиться видеть красоту явлений в их сложности и запутанности, хотя часто это кажется противоестественным.

Таким образом, дело этического познания может состоять не в замене действительного должным, а в поиске наилучшего способа приспособиться к действительному или даже другого способа восприятия действительности. Но прежде надо более обстоятельно исследовать, что есть моральная действительность, и как она обуславливает собой этическую экзистенцию.

Примем за исходную точку вывод в первой части: любой человек, сознающий себя нормальным членом общества, уверен в том, что несмотря на возможную ошибочность, недолжность его отдельных поступков, его линия поведения в общем и целом должна быть правильной. Но тогда и линии поведения остальных нормальных людей тоже должны быть правильными. Почему? Просто в силу того, что все эти люди должны сознавать свою принадлежность общественной моральной норме, которая и объединяет их всех в единое социальное целое. Моральная действительность обусловлена совокупностью всех этих общественно-направленных личных самосознаний.

Всякая индивидуальная линия поведения состоит из поступков двух родов: оцениваемых как правильные и как недолжные. Можно сказать, в каждой линии поведения имеется «истинная» и «ложная» составляющие. Совокупность всех линий поведения образует моральную действительность в качестве позитивной ценности - именно за счет «истинных» составляющих этих линий. А то, что в этих линиях имеется «ложная» составляющая – это для моральной действительности несущественно, и в ней не учитывается.

Для прояснения этого момента проведем аналогию с понятием истины и наличных знаний в науке. Объективную истину не может выражать отдельно взятый исследователь, так как он всегда выражает свой личный взгляд на проблему. Однако этот личный взгляд может быть хорошо обоснован и подкреплен фактами опыта. В таком случае это частное мнение, принятое (не без критики) научным сообществом, превращается в наличное знание. В этом наличном знании имеются «истинная» и «ложная» составляющие. Тогда объективная истина должна сводиться к совокупности «истинных» составляющих всех принятых научным сообществом мнений, - то есть всех наличных знаний. Истина не может быть постигнута отдельным человеком, поскольку никто не может учесть совокупности всех мнений по данному вопросу, в том числе и тех, каким еще только предстоит высказаться. Но такая подразумеваемая всеобщая и количественно неопределенная совокупность «истинных» составляющих отдельных мнений по-видимому и есть все то, из чего могла бы складываться истина. Таким образом имеется совокупность человеческих наличных знаний, и имеется объективная истина как истинностная составляющая этих наличных знаний. И точно так же есть общая действительность человеческой жизни, и есть моральная действительность как часть этой общей действительности. В таком случае моральная действительность есть истинностная составляющая (или просто истина) общей действительности. Но обратим внимание, что при этом моральная действительность отбирает звание «истины» от представления абсолютного должного или идеалов. Ибо такое представление всегда оказывается не более чем чьим-то частным мнением.

Все это получается оттого, что понятие «объективной истины» неявно разделяем на два понятия. В первом из них «объективность» подразумевает «то, что существует на самом деле, независимо от человеческого познания». А во втором – «то, что следует полагать существующим, исходя из результатов человеческого познания, то есть в зависимости от них». В первом фигурирует отвлеченная философская категория, во втором – категория более «жизненная». И потому «объективная истина» с «жизненным» уклоном должна иметь в виду не то, что заведомо непознаваемо, а то, что можно извлечь из познавательных результатов, преодолевая личностный характер каждого из них.

Точно так же и в нашем этическом случае переносим акцент на исследование жизненных реалий, а не отвлеченных категорий. В таком подходе этическая истина должна заключать в себе всю сумму правильных, нормальных самосознаний людей, образующих общество, - по крайней мере, правильных составляющих этих самосознаний. Если в таком случае моральная действительность есть подлинная «жизненная истина», останется только воздать ей должное. Но может статься, она не есть вся истина. Обратимся вновь к науке о мире. Есть одно, другое, третье наблюдаемое явление, и есть познание этих явлений. Предположим вновь совокупность всех «истинных» частей различных мнений в качестве истины, - но тогда получается одна, другая, третья – много различных истин. Дело не в том, чтобы пытаться теперь мыслить мир как органическое целое и соответствующую ему единую истину. Задача гораздо реалистичней – обратить внимание, что вслед за рассмотрением отдельных явлений ничто не мешает рассматривать комплексы явлений, в которые отдельные явления входят в каком угодно количестве и сочетаниях. В науке о мире это необходимо, - поэтому истина отдельного явления, даже при условии ее достижения, заведомо не ставит точку в познавательном процессе.

Вопрос тогда в том, является ли моральная действительность явлением или комплексом явлений, которое могло бы составлять конечный интерес этического познания? Что собой охватывает это понятие? - человеческую жизнь в масштабе различных социальных групп и в масштабе общества в целом. Что остается здесь за полем зрения? Видимо, остается что-то важное, ибо интуитивно ясно, что моральная действительность в качестве истины не очень впечатляет – по причине бедности своего содержания. Она объединяет всех моральных существ, но ведь это очень разные существа. При всей своей моральности они могут исповедовать совершенно разные убеждения – в диапазоне от абсолютного альтруизма Толстого до абсолютного эгоизма Ницше. Здесь можно исповедовать все что угодно и предлагать это в качестве должного взамен действительного. Но в рамках той действительности, которая еще пока не сменилось чьим-то представлением должного, этим существам предстоит сосуществовать - и в достижении баланса всех личных интересов делать совместное существование по возможности комфортным. Все они по факту согласны на уступки другим и жертвы своими желаниями. И именно это и делает их существами равноправными, одинаково достойными искать нравственную истину, если такое желание появится. Но выходит, что поиски эти не приведут ни к чему иному, как только к утверждению того, что и так уже изначально утверждено – извечной моральной действительности.

Здесь не затрагивается вопрос, все ли люди равны по природе или нет. Этот вопрос учтен самой моральной действительностью - и разрешен ею как нельзя более однозначно и не в пользу равенства. Заметим, что право силы имеет место в устройстве общества изначально, точнее, досталось людям по наследству из животных сообществ. Оно остается неизменным фактором формирования общества несмотря на широкий диапазон общественных формаций, который «перепробовала» социальная эволюция. Просто в новейших общественных формациях праву силы приходится принимать все более закамуфлированные формы. Особенно в эпоху развитой демократии, когда так важно уверить широкие массы, всякого незначительного человечка, что и он что-то способен решать в общем ходе событий. Неизменным требованием остается только то, что и этого индивида нужно учитывать в балансе интересов. И если не удается это сделать по-настоящему эффективно, то нужно внушить «человечку» его значение по-настоящему артистично.

В конце концов (а вернее, с самого начала) положение складывается таким образом, что у людей более-менее рядовых и не возникает вопроса, а действительно ли в обществе, где они живут, действуют весомые моральные нормы? Дело в том, что проявление этих норм легко наблюдать во взаимоотношениях не «добропорядочного большинства», а людей, более явно сгруппированных, например, по классовому принципу. Ведь сама мораль – неоднозначное понятия, и моралей может быть много – столько же, сколько и прослоек общества. Но скажем ли ввиду этого, что много и моральных действительностей? Кажется, для этого нет оснований, потому что различные прослойки и их морали все же пересекаются и взаимодействуют между собой. Именно поэтому человек «высшего общества» в благородном понимании этого слова не может и подумать, что по отношению к людям более низкого положения он мог бы не выполнять принятых в его кругу ритуалов вежливости или благопристойности. Другое дело, что если человек будет неудовлетворен самим фактом наличия «высшего» и «низшего» обществ и будет исповедовать принципы полного равенства, то ему придется все же самому «спуститься вниз». А идею «поднятия» тех, кто ниже тебя, до своего уровня (которую проповедовал один герой Достоевского) придется сохранить в виде индивидуального этического пожелания. Стать частью общей моральной действительности эта идея никак не может.

Люди конечно прозревают истинное положение вещей, и часто можно услышать толки о двух или большем числе моралей и стандартов, о тех, кто «более равны между собой, чем другие» и о царящем повсюду лицемерии в моральных вопросах. Однако эти нарекания имеют смысла не больше, чем жалобы на закон тяготения, из-за которого приходится иногда падать и ушибаться. Положение вещей может быть сколь угодно неудовлетворительным, но изменить его означало бы попытку социальных преобразований и революций. Однако то и другое происходило уже в избытке, никак не затрагивая основ моральной действительности, согласно которой баланс интересов и связанные с ним нормы взаимоотношений устанавливаются пропорционально способности людей влиять на ход событий. То есть в зависимости от того, насколько человек или группа людей обладают властью - и силой сохранять и приумножать эту власть.

Это было ясно уже в первых образчиках развитого общества. В этической теории Аристотеля проповедование моральных добродетелей является осмысленным в обществе свободных людей, но не во взаимоотношениях этих людей и рабов. А поздние попытки создать универсальную мораль, основанную на равенстве людей, неизбежно имели в себе элемент «непротивления злу». Ведь это последнее – просто свидетельство фактического наличия людей, которым достаточно не согласиться, что ты и он – равные существа и которые имеют возможность третировать тебя как «низшего». Интуитивно также ясно, что безоговорочно утверждаемое равенство противоречит утверждению справедливости. Ведь справедливость вершит не просто любой добропорядочный человек в качестве присяжного судьи. Если это действительно любой, то есть случайно выбранный человек, – тогда все решает его личное мнение о справедливости и его программа убеждать всех в том, что справедливость равенства – это не химера. Или же справедливость вершит тот, кто издает законы о выборе судей, кто добился, чтобы ему доверили это дело - то есть присвоил себе эту прерогативу? И тогда равенство оказывается тем большей химерой, чем меньше шансов для справедливости утверждаться самой собой, а не чьим-то волевым решением.

Новейшие мыслители признают: «Никогда не существовало четкого представления о равенстве» (Д. Белл, «Грядущее постиндустриальное общество», гл. «Переосмысление равенства»). В XIX веке - «... в позитивном плане равенство означало шанс вырваться вперед, который не зависел от происхождения человека, предполагало, что на этом пути не существует формальных барьеров или строго очерченных рамок» . Разумеется, такое изначальное равенство скоро должно было привести к расслоению «равных». Сегодня - «...принцип равенства возможностей... кажется, ведет к возникновению новой иерархии». Расслоение благополучно и естественно произошло. Ну а завтра - «...технические навыки становятся ус­ловием оперативной власти, а высшее образование — средством их получения», - и «новое социальное устройство осно­вывается... на приоритете образованного таланта» (все цитаты – из того же труда).

Но все это совпадает с той неизбежностью неравенства, которая определятся приоритетом действительного перед должным. Самое большее, на что рассчитывает Д. Белл - что при сохранении в будущем обществе неравенства удастся все же решить проблему справедливости. Власть всесторонне образованной технократии – действительно, один из наиболее реалистичных вариантов будущего стабильного общественного устройства. (Если, разумеется, высшая ценность – это именно стабильность, а не перманентные раздоры и войны внутри общества, как утверждал Гегель). В представлении такого будущего, в его реализации на основе чьих-то компетентных и обоснованных решений каждый человек получает свое место, свою долю блага и уверенности в завтрашнем дне. Это ли не долгожданная справедливость?

Однако действительно ли этого приходится ждать столь неопределенно долго? По существу эта проблема была решена едва ли не изначально. Разве когда-нибудь здравомыслящие люди сомневались в том, что все они не могут быть пострижены под одну гребенку - как в плане отдачи своих сил, так и в плане наделения благами? И в том, что невозможно добиться большей справедливости, чем та, в рамках которой они готовы уже сегодня признать свою жизнь в общем и целом нормальной и стабильной? Такое положение складывается в обществе само собой в каждую отдельно взятую эпоху. Это и есть действительная справедливость. А то, что к ней не относится – это попросту переходные периоды, представляющие собой социальные потрясения. На этих «стыках эпох» былые стабильность и справедливость уже потеряны, а новые их образчики еще не сложились. Тем не менее люди всегда представляют и ожидают какую-то универсальную стабильную действительность и соответствующую ей всеобщую мораль.

VI. В моральной действительности таится проблематичность

Тем не менее всегда возможно нарекать на несовершенство моральной действительности. Как же понимать это несовершенство? Скрывается ли за этим некое неизбежное зло, которое надо научиться терпеть или же следует принять этот факт как руководство к действию и никоим образом не смиряться со сложившимся положением?

В разборе этого вопроса на первом месте окажется различие между поступками и линиями поведения моральных существ – субъектов моральной действительности. Напомним, что осознание собственного морального промаха вызывает у человека угрызение совести с его категорическим выводом: «Так не должно было быть». В то же время собственная линия поведения (в нормальных условиях жизни – это важная оговорка) если и дает повод к самокритике, то в целом оценивается позитивно: «Это моя жизненная позиция, - она может не быть идеально безупречной, но в общем она правильна, и я отвечаю за нее». Разве может нормальный человек думать иначе?

Анализ указанного различия ведет к познавательной ситуации, первостепенной для экзистенциальной этики. Начнем его с вопроса: если оценка того или иного поступка всегда однозначна – «должно» или «недолжно», - то как происходит оценка линии поведения, представляющей собой совокупность поступков? Безразлично, относится ли это оценивание к своей собственной или чужой линии поведения. Наверное, нет сомнений в том, что такое оценивание всегда происходит интуитивно. Никто ведь не составляет сравнительный список своих или чужих ошибок и моральных побед.

Здесь будет полезна аналогия с оцениванием знаний учеников в школе. Ученики сколько-то раз за отчетный период отвечают уроки и получают оценки, в конце выводится среднее арифметическое этих оценок в качестве итогового результата. Пожалуй, любой желающий мог бы таким же образом подбить итог собственной «моральной успеваемости» за тот или иной отрезок жизни. Но поскольку это дело малосерьезное, предположим, что человек добросовестный и искренний интуитивно оценит свою или чужую линию поведения с достаточной степенью близости к оценке, предположительно сделанной на основе точного баланса поступков. Как было сказано, эта оценка будет в общем и целом положительной. И теперь требуется проникнуть в сущность этой оговорки «в общем и целом» - что она означает?

Если ученик за отчетный период получил одинаковое число оценок «очень плохо» и «отлично», каков итоговый результат? Для простоты возьмем пятибалльную шкалу оценок, - тогда итогом будет «удовлетворительно». Надо сказать, слово для обозначения этой средней оценки выбрано неудачно. По своему смыслу оно подразумевает нечто приемлемое. Однако учеба на «тройки» всегда считалась достойной порицания. «Приемлемое», «нормальное» с моральной точки зрения – это «хорошо», то есть «четверка». А «пятерку» будем считать идеалом, достижимым для избранных – «отличников» и «праведников». Стало быть, если моральная норма для большинства не обязана совпадать с идеалом, ее нельзя принижать и до «среднего арифметического» в оценке поступков, - она должна быть хоть ненамного, но выше «среднего».

Вновь подчеркнем, чтобы не упустить из виду, что в моральной действительности, как ее определили, не может быть негативных оценок линий поведения, признания этих линий недолжными. Ибо такая оценка относилась бы к отступлению от моральной нормы, а сейчас говорим именно о том, что лежит в пределах этой нормы - о взаимоотношениях и взаимооценках моральных существ. Однако это не исключает того, что к личным линиям поведения могут предъявляться внешние претензии. Поступки судит совесть, а линию поведения совесть не в состоянии отслеживать (см. §.XX). Оценку линии поведения дает рассудочная интуиция – приблизительно складывающийся в чьем-то личном сознании баланс должных и недолжных поступков – как для самого себя, так и для кого-то другого.

В случае внешней оценки поступка один человек как бы присваивает себе право говорить от имени личной совести другого человека, когда указывает ему на его моральный промах. Аналогично и в случае внешней оценки линии поведения: один человек берется интуитивно подводить баланс поступков другого - исходя из вполне правомерной уверенности «со стороны виднее». С этим как будто не поспоришь: сторонний взгляд должен быть менее пристрастен в подсчете чужих ошибок. Но сейчас интересует случай, когда пристрастность ушла на задний план, и сам человек способен признать за собой все то, что не преминут подметить посторонние. Будем это называть совпадением «внутренней» и «внешней» моральной оценки.

Согласно выводу в первой части несмотря на приверженность моральным нормам самого индивида и его окружающих, «внешние» и «внутренние» оценки поступков совпадают, а «внешние» и «внутренние» оценки линий поведения – нет (к чужой линии поведения предъявляются претензии). Как это несовпадение выразить на языке школьных оценок? Если «моральность» - это «приемлемость», «твердая четверка», то претензии («ты должен брать на себя больше») означают что-то вроде «четверки с минусом». Смысл этого минуса в отношении к ученику: «твоя успеваемость – на приемлемом уровне, но несколько настораживает». Подобную же настороженность выказывают друг другу и моральные существа, если они достаточно близки, чтобы откровенно обмениваться мнениями и оценками.

Почему же человек может быть с этим не согласен? Убежден ли он, что ведет себя на «твердую четверку»? Что скрывается за неизменной самоуверенностью моральных существ: «у меня все с этим нормально»? Этим хотят сказать «я такой же, как все», - и никакого открытия этим не совершают.

Но если человек захочет логически проследить этот вывод, у него получится, что претензии к нему правомерны. Это получится на том основании, что сам человек склонен предъявлять претензии другим. Никто не преминет заметить другому: «ты должен брать на себя больше», «твое в общем нормальное поведение несколько настораживает». Это неопровержимо, если рассматривать совокупность моральных существ – добропорядочное человеческое общество - как единое однородное образование. Преобладающая оценка чужих линий поведений – это именно «четверка с минусом». Во всеобщей действительной и приемлемой норме поведения имеется нечто настораживающее, источник тревоги. И к этому выводу теперь пришли со стороны этического познания.

VII. Моральная действительность не имеет тенденции к улучшению

Будем прослеживать это дальше. Формальный, но объективный вывод о настораживающем характере твоей собственной линии поведения по существу не принимается тобой во внимание. Принять его означает всерьез задуматься над претензиями в свой адрес. То есть расценить их как руководство к действию, к повышению собственного морального уровня. А это противоречит убеждению «у меня все нормально». Это противоречие вызвано примечательным свойством оценок, не являющихся целиком однозначными. Не о чем спорить, если «это – хорошо», а «это – плохо». Но стoит лишь пойти навстречу действительности, признать невозможность полной однозначности, осмелиться на простую правду о том, что не бывает чего-то абсолютно хорошего, а только отчасти хорошее (и тем самым понятное и близкое всем людям) - и сразу действительность норовит, подобно врагу, воспользоваться этой слабостью и подавить человека. Человек видит, что он как бы раздваивается на глазах у себя самого. Ведь никто не оспаривает его принципиальную моральность, его причастность норме? И тем не менее его положение вовсе не незыблемо, а настораживающе шатко.

Что же, собственно, человек признал? Что он подобен ученику, давно и прочно уверившему учителей и родителей в своей стабильной приемлемой успеваемости. И они поверили, что иначе и быть не может. И оно действительно так и есть – это показывают все периодические подсчеты среднего балла. Но все они показывают и нечто большее, а вернее, меньшее, чем ожидалось – малое, но ощутимое отклонение от подлинно стабильного уровня. Нечто вроде опасности «скатиться на тройки».

Сразу можно возразить, что моральная действительность была определена как нечто стабильное – как существенный признак человеческого общества во всех его исторических разновидностях. Наконец, как условие самой общественной стабильности – насколько, разумеется, это позволяет материальный базис общества, производство и распределение ресурсов. Как только здесь начинаются проблемы, это приводит к потрясениям, сдвигам, преобразованиям – пока стабильность не утверждается в новых формах общественного устройства. В рамках более-менее устоявшегося материального базиса противоречия индивидуальных интересов никуда не исчезают. Но теперь одной силы власти недостаточно для утверждения стабильности, - и на помощь силе приходят естественно складывающиеся моральные нормы. Сила власти и законов устанавливает первичный, «грубый» уровень общественного порядка: она ответственна за жизнь людей, предохраняет от посягновений на их здоровье, право собственности и проч. А более «тонкую» настройку, относящуюся к духовному здоровью индивидов, обеспечивают неписаные правила их взаимоотношений. Мораль взаимосвязана с культурой, а значит, и с эволюцией культуры, с меняющимися воззрениями на красоту, удобство, порядок, этикет, моду. Но то, что здесь неизменно – это всегда само собой складывающееся положение вещей: люди ведут себя как их учили с детства, а детей учат вести себя «как это принято». «Принятое» таким образом ко всеобщему следованию не требует от людей специальных вниканий и анализа целесообразности. Всякие новшества, предложения, реформы могут выдвигаться во множестве, а утвердятся ли они – это решит сама действительность. А решения действительности – это и есть в каждый данный момент то, что все мы имеем в нашей социальной группе и в обществе в целом. И все, что здесь происходит, может быть оценено в системе оценок поступков и поведений, скажем, по пятибалльной шкале.

Возражение, следовательно, сводится к тому, что не может быть каких-то эволюций и тенденций в самом факте утверждения моральной действительности. Она наличествует в любом «здесь и теперь», - и это означает оценку поведения определяющего большинства людей как приемлемого. Тем не менее оно не вполне приемлемо. Откуда же берется «минус» у этой «четверки», и что он означает? Можно предполагать (хотя это будет опровергнуто), что он представляет собой стихийно складывающуюся меру для косвенного поддержания стабильности. Допустим, если ученик имеет практически твердую четверку по успеваемости, его наставники все же не преминут обратить его внимание на эту едва заметную оговорку, так сказать, «раздуть» это обстоятельство, чтобы подопечному не пришло в голову расслабляться. Конечно же, можно спорить, верный ли это педагогический прием.

Но кажется, этот прием имеет глубокие корни. Моральными существами являются живые люди – а это достаточно своеобразные создания. От своих предков, живущих на деревьях, они унаследовали неуемную подвижность, любопытствующую суетливость манер – хотя скорее духовного, чем физического порядка. Двое персонажей Гоголя гораздо раньше узнают, что делается в чужих карманах, чем успевают наполнить свои. Библейское изречение о соринке и бревне в глазу подмечает эту же человеческую черту без тени юмора. В конце концов человек не может взяться за себя раньше, чем он успеет узнать, разведать и высмотреть все про окружающих, а затем и «припечатать» их справедливой оценкой. Просто потому, что он привык смотреть вовне, а не вовнутрь себя, и все, что он видит – существует для него в первую очередь. А смотрит он любопытным, заинтересованным, пристрастным взглядом, а затем высказывает столь же небезразличное мнение о происходящем. И разве это все не обусловлено жизненной необходимостью и немалыми выгодами?

Но все же склонность судить чужое поведение – это на самом деле существенно, либо же это от любопытства человеческой натуры? Выходит ли так, что хотя человек внешне и не принимает претензии к своему поведению, они «впечатываются» у него в подсознании и способствуют тому, что все в конечном итоге складывается лучше, чем могло бы? Это из разряда предположений, легко допускающих прямо противоположное. Можно настаивать на том, что претензии действенны, а можно понимать их как вызывающие обратный эффект – повышение самоуверенности их адресатов. Во всяком случае, когда замечается нечто настораживающее вовне себя – это воспринимается близко к сердцу, порождает желание противодействовать. А все относящееся к самому себе носит характер отвлеченного вывода.

Разумно ли в таком случае придавать значение действительности как нормы - как того, что складывается само собой и обеспечивает уверенное настроение духа? Или же более важно понимать действительность как наполненную настораживающими отклонениями? Для нашего случае важнее второе, поскольку поставляет материал для исследования. Если же серьезно, прибавка минуса перед «четверкой» означает нечто даже существеннейшее, чем явное ухудшение действительности. А именно – ее несклонность улучшаться. В самом деле, ничего удивительного, если отличник вдруг получил тройку или даже двойку. Это естественные исключения из правила и даже нечто косвенно привходящее в норму. Иное дело, когда средний балл «хорошиста» хотя и ненамного, но стабильно ниже твердой четверки. Это гораздо серьезнее и опаснее. Здесь не съезжают на явные порицания, - здесь просто не стремятся к идеалу.

VIII. Прогресс общества не предполагает стремление к нравственному идеалу

Стабильность моральной действительности оказывается даже слишком устойчивой, похожей на стагнацию. Это вполне объяснимо, если предположить преемственность социальной и культурной эволюции общества по отношению к их общебиологической «прародительнице». Согласно дарвиновской теории, отбор и наследственное закрепление случайных новшеств в строении живых существ происходит исключительно по критерию согласованности с наличными условиями окружающей среды. Никакая эволюция не способна отслеживать выгоды какого-либо новшества «с дальним прицелом», но не слишком актуального на данный момент. Что с того, что для некоторых людей имеет место что-то вроде «социальных мутаций», повышающих степень праведничества? Что с того, что это происходит время от времени с завидным постоянством, - ведь в любую эпоху оставались свидетельства о людях редкой и даже исключительной доброты, честности, самоотверженности? И если, таким образом, в человеческие отношения вливается дополнительная доля взаимопомощи, внимательности, отзывчивости? Это, разумеется, ничему не повреждает. Но главное в том, что преимущества, которые кажутся очевидными в представлении таких перемен, - эти преимущества вовсе не согласованы с состоянием всего того, что собирательно называют «производственными отношениями» людей и социальных групп. Эти отношения подразумевают определенный порядок распределения материальных благ. Вот этому человеку положено столько-то благ, ибо он их заработал наемным трудом. А вот этому – столько-то, ибо это чистый доход его предпринимательства, основанного на наемном труде. Первое всегда принципиально меньше, чем второе. И никакой добавочный альтруизм здесь ни причем, разве что как добровольная благотворительность.

Можно вообразить самого образованного, интеллигентного и притом человечного предпринимателя, у которого наемный труд облагорожен настолько, чтобы исключить всякие классовые конфликты. (В истории известны такие личности, например, Роберт Оуэн). «Мутации альтруизма» повелевают этому человеку отдавать излишки своего дохода в виде ничем не обоснованной повышенной заработной платы своим рабочим. Он добьется только того, что в его социальной среде это будет признано причудой или по крайней мере спорной инициативой, наподобие попытки утвердить новую моду. Ведь разница в доходах предпринимателя и наемного рабочего отражает их природное неравенство. А именно, склонность одного вкладывать деньги в оборот и многим при этом рисковать, а другого – применять свои трудовые навыки без особого риска. Мораль новой эпохи нередко включает осуждение морали предыдущей эпохи. Но действенность такого осуждения достигается средствами не этики, а законодательства. Например, запрет на эксплуатацию детского труда состоялся намного позже, чем люди начали осознавать, насколько это противоестественная черта развитого общества. Дело не обстоит так, что в некоторых людях складывается более высокое моральное сознание, и затем оно расширяется на всех прочих как полезный для данных общественных условий признак. Толчок социальным переменам дают брожения и волнения низов, эти настроения направляются политиками, которые в итоге приходят к власти. А новая мораль утверждается как следствие наступивших de facto перемен. Детский труд перестает применяться не потому, что сама собой восторжествовала более возвышенная мораль, а потому что для этой морали расчистили место бунтовщики против существующих порядков, во главе с закулисными распорядителями бунтов.

Вместе с тем и во времена эксплуатации детского труда или рабовладения, и при современном торжестве прав человека имеет местоодна и та же на все времена моральная действительность. И эта действительность есть просто отражение в отношениях людей общественной стабильности, коль скоро эта последняя на данный момент имеет место. Сформулируем это еще так. В истории имеются переходные периоды состояния общества. В эти периоды в обществе все неустойчиво, устарелые законы и устои уже неэффективны, единство общественного сознания теряется за общим разбродом. Везде торжествует борьба за личное существование. При этом звание морального существа может требовать от человека немалых усилий. Но когда стабильное состояние достигнуто (то есть обеспечено уровнем всеобщего достатка), моральность проявляется в людях как присущая жизненная черта, приносящая внутренне удовлетворение. Человеку в условиях стабильного общественного бытия попросту приятно идти на уступки другим и даже чем-то жертвовать для них, поскольку он ощущает, что и другие исполнены тех же настроений. В таком обществе даже социальное неравенство воспринимается как нечто естественное и не нарушающее общих моральных установлений.

Можно усмотреть некоторый моральный прогресс в сравнении современного развитого человека с представителем палеолита или средневековья. Мы сегодня превосходим своих предков в таком качестве как «гуманность». Оно не позволяет причинять ближнему зло автоматически, повинуясь малейшему импульсу эгоизма. Но если присмотреться внимательней, это качество окажется чем-то сопутствующим и поверхностным, подобно более мягким чертам лица или бoльшей подверженности простудным болезням. В сущности, современные моральные нормы более детально разработаны и воплощаются в применении к более сложным условиям общения людей. Но немыслимо, чтобы сегодняшний средний человек, не подвижник и не подражающий подвижникам, был бы способен на нечто более морально высокое, чем средний человек любой другой эпохи. Что касается «удельного веса» подвижников в количественном составе общества – этот показатель определяется только историческим положением дел. В эпоху бурную - воинственную, революционную – многие высокоморальные деяния получают известность и входят в историю. Но в спокойные времена они никому не заметны, ибо воплощены в каждодневном подвиге простой самоотверженности. Остается заключить, что бoльшая степень моральности, чем наличная для массы людей испокон веков, не может состояться, ибо не обусловлена никаким известным состоянием человеческого общества.

Можно вообразить, что подлинный моральный прогресс мог бы быть обусловлен быстрой и непосредственной отдачей в ответ на акт альтруизма, совершенный в одночасье ради другого индивида или «в общую казну» общественного блага. Но это напоминает пляжный волейбол: каждый посылает мяч другому только в надежде как можно скорее получить его обратно. С какой стороны не подходи, положение вещей, обязавшее индивидуальных живых существ вести общественный образ жизни, предполагает необходимые альтруистичные действия, кому бы то ни было идущие на пользу. Но в том случае, когда эти действия не возвращают в обозримом времени пользу тому самому индивиду, который их предпринял, он будет совершать их с явным или скрытым внутренним принуждением. Да, - мать, защищающая ребенка, или солдат, бросившийся на амбразуру, чтобы атака его роты была успешной, или Франциск Ассизский, раздающий все свое другим – действуют от всего сердца, хоть и по разным причинам. В одном случае это власть инстинкта, в другом – развитое чувство товарищества, в третьем – низошедшее свыше озарение. Но это примеры либо жестких природных законов, либо явного или скрытого подвижничества, исключительности. Но теперь интересуют обычные моральные существа, в отношении которых только и есть смысл говорить об этическом познании и его значении для жизни.

Если живое существо – не отработанный досконально автомат, оно принуждено колебаться между несколькими вариантами предстоящего действия. Мы видим на собственном примере, что совершенствование этих существ идет по пути усложнения, то есть рефлективности, обдумывания действий, а не слепого автоматизма. (Хотя эволюция, быть может, еще изменит свое мнение - если бактериям суждено доказать, что именно они, а не люди – подлинно совершенные существа). В пределах разнообразия условий жизни повышается и разнообразие возможностей выбора, что ни в коей мере не означает быстроту и однозначность реакций. Усложняющаяся внешняя среда заставляет усложняющихся разумных существ задумываться над предстоящими действиями. Но поскольку это не идет на пользу людям, они учатся настраивать себя на определенные стереотипы и действовать без особых раздумий. Но притом и без сожалений, если происходит ошибка. Ведь современные сложные условия жизни допускают в том числе быструю компенсацию многих ошибок. За многие свои действия люди сегодня особо не беспокоятся: если что – спасут, вылечат, вернут страховку. В отношении действий морального характера также приходится действовать не раздумывая, не теряя драгоценного времени. Ошибаешься здесь или нет – часто даже не сумеешь толком разобраться. Но главное в том, что нет причин здесь напрягаться сверх меры. Есть нормы, правила, этикет, - если они и не отработаны до автоматизма, то все же им учат с самого раннего возраста. И нигде не говорится о каких-то идеалах. Установка на отличную успеваемость осталась в памяти о минувших временах, и только теперь ясно, что это было чем-то таким же искусственным и преходящим, как и давно отжившая мода в одежде.

Тем не менее «мода» на главные моральные установки не менялась с незапамятных времен. Это и понятно – здесь замешаны индивидуальные интересы. Каждому члену общества выгодно следовать сложившейся морали, проявлять частичный, дозированный альтруизм. Но еще более выгодно несколько «хитрить» при таком проявлении. Делать что-то для чужого блага, рассчитывая либо получить больше, либо по крайней мере ничего не потерять. При соблюдении моральных установок нередко получается то же, что в ритуале подарков у некоторых племен. Здесь назначение подарка – быть принятым, а затем подаренным кому-то другому. Поэтому подарки циркулируют по замкнутым кругам в пределах племени, а использовать их по назначению – верх аморальности. Главным оказывается соблюдение ритуала, а его материальное содержание и польза как бы растворяется во взаимосвязанном бытии всех членов общества.

Каковы же выводы из всего сказанного? Как таковая, моральная действительность имеет вполне устойчивые основы. Но столь же устойчивы тенденции превращать ее проявления в безопасный ритуал или предъявлять соответствующие претензии другим, а не себе. Так или иначе «моральная успеваемость» большинства людей оказывается неизменно на «четверку с минусом». Нет объективных причин тому, чтобы наличное положение дел было заменено другим – способным столь же эффективно стабилизировать человеческое общество, но более отвечающим высокому смыслу нравственного начала в человеке. И может оказаться, именно это обезоруживает человека перед лицом будущего.

IX. Формальный и сущностной аспекты моральных оценок

Прежде чем следовать дальше, остановимся еще немного на разногласиях в оценке своей и чужой линии поведения. Напомним, что в осознании своей «нормальности» человек считает себя таким как все, равным среди равных. Когда же ему указывают – не на тот или иной недолжный его поступок, с чем он неизбежно согласится – а на моральную недостаточность его поведения в целом, - он воспринимает это как попытку выставить его не таким, как все. Это несколько запутанная ситуация, и для ее прояснения приведем жизненный пример.

Выпускник института впервые попадает на работу в учреждение. Наблюдая за своими опытными соседями, он замечает, что некоторые из них не вполне строго соблюдают распорядок дня и уходят, допустим, на обед, чуть раньше установленного срока. Ему приходит в голову, что это наверное узаконенный обычай, и он с удовольствием начинает ему следовать. Не ограничиваясь отдельными нарушениями, он распространяет их на всю свою линию поведения. Очень скоро он получает выговор от начальства. И конечно же его попытка оправдаться ссылками на других поднимается на смех. Ему говорят: «Дело сейчас не в других, а в тебе. Ты будешь наказан, и впредь такого не допускай». Пройдет много лет, прежде чем недавний студент поймет, что теперь и он может себе позволить нарушить расписание, и на это будут смотреть сквозь пальцы.

В этом примере полноценного равенства нет, - за молодыми кадрами, понятное дело, нужен особый надзор. Если по каким-то личным мотивам начальник решит «надавить» на давнего, опытного сотрудника и предъявить ему претензии дисциплинарного характера, он будет здесь прав только с формальной стороны. Поскольку следует следить в первую очередь за дисциплиной подразделения в целом, так сказать, общим «моральным климатом», а не его частными нарушениями.

То же самое происходит, когда кому-то указывают, что он мог бы быть более внимателен, самоотвержен, отзывчив. Человек формально признает это. Но ведь если он станет таким, то будет несколько выбиваться из общей нормы. А почему он должен выбиваться? Вновь заострим внимание на работе совести. Она замечает отдельное моральное нарушение: вот это или вот то – однозначно нехорошо. Но поскольку это может быть мелочь, она остается незаметной для окружающих. А когда что-то станет заметным, настораживающим, - поскольку является уже совокупностью нарушений, – здесь-то личная совесть выключается из игры. Она не воспринимает того факта, что совокупность недолжных поступков является частью общей совокупности поступков данного человека, и что количественное соотношении той и другой совокупности может что-то значить. Совесть – это знание должного и недолжного, и ничего общего не имеет с рассудочной интуицией и ее способностью приблизительных количественных оценок, определения «удельного веса» блага и зла. Получается так, что, пренебрегая многими частными нарушениями со стороны какого-то человека, окружающие затем в памяти оценивают их все разом, и их интуиция подбивает итог: нарушений оказывается недопустимо много. И это повод поставить человеку на вид не одно, другое, третье нарушение, а его тенденцию не избегать нарушений.

При этом окружающие не задумываются над тем, что такая тенденция – это общее место всех линий поведения, в том числе и их собственных. «Зачем же касаться всех, если сейчас речь идет именно об этом человеке?» Но зашла речь именно о нем благодаря чьей-то частной инициативе и на основании чьих-то личных и скрытых мотивов, недовольств, притязаний и проч. А укоряемый человек замечает эту игру личных интересов и видит в этом несправедливость. И где же он ее видит? – в самом средоточии моральной действительности.

В случае с начальником и подчиненными все просто в том плане, что в подразделении имеется общий порядок и «моральный климат». Если возникают много частных нарушений, очевидно, надо менять порядок и улучшать климат, - и это как правило реальная задача. Что же сказать в отношении всей моральной действительности? Легко сказать: «Надо переделывать ее всю», - но кто будет этим заниматься? у кого имеются на это полномочия? Это старый этический вопрос, и умные люди приходили к выводу, что начинать здесь надо с себя, а не с претензий к окружающим. Но к сожалению, это было бы стремление моральных существ становиться нравственными подвижниками, - и это уже нереально.

Тогда пробуем другое направление: что следует из того факта, что люди по природной склонности предъявляют претензии в первую очередь другим, а не себе, и что адресаты этих претензий чувствуют себя выставленными из общего ряда? Человек знает про себя, что он такой как все, и он ощущает, что окружающие хотят ему внушить, что, напротив, он не такой, как все. Представим ход мыслей этого человека. «Все вокруг меня - вся сумма нормальных человеческих отношений - сложилась естественным путем и принципиальному улучшению не подлежит. И все было бы без проблем, если бы оценка этой действительности вытягивала на «твердую четверку». Но она чуть не дотягивает до нее. И именно это «чуть», этот маленький минус как бы взывает к возможности и необходимости исправлений. Надо не молчать и не опускать руки. Надо, видимо, говорить то, что думаешь, а также пытаться исправить то, что кажется неправильным».

Некоторые действительно начнут здесь с себя, доказав тем самым свое возвышение над общим моральным уровнем. Но поскольку это на самом деле исключительное явление, приходим к общему правилу: основная масса моральных существ начнет здесь не с себя, а с других. С претензий окружающим, близким, и в первую очередь – подчиненным, подопечным, детям – всем тем, кто не умеет легко и спокойно отвергнуть укоры в свой адрес на том основании, что «я - такой, как все». Наверняка эти меры что-то дают, по крайней мере именно этим способом подрастающие поколения усваивают общепринятые моральные нормы. Но ведь речь идет о чем-то намного большем. Принципиальный порок моральной действительности в том, что люди не способны заметить собственного еле заметного отклонения от нормы, которое так хорошо заметно в других. Притом что заметить это и насторожиться этим в общем не так уж много бы им стоило.

Если бы шла речь о многом, можно было бы успокоиться. Это легко понять: есть ведь немало личностей, в отношении которых само понятие «моральные претензии» неприменимо. Здесь дело не претензиях, а том, чтобы вообще не включать этих личностей в общую моральную действительность – по причине их закоренелой аморальности. Но сейчас условились не обращать на это внимание. Если такие личности и являются проблемой для общества, то по крайней мере это открытые враги, и в их отношении выработаны приемы противодействия. Пусть это не очень эффективные приемы – вроде бойкота, игнорирования в общении – но хорошо уже, что это общий принцип.

Проблема как раз не во врагах, а во всех нормальных членах общества, являющихся «друзьями», «соседями» друг для друга. Именно здесь непонятно что делать, если только не возвышаться до личных примеров подвижничества. Ни укоры, ни претензии здесь не принимаются, потому что отповедь известна: «все такие, и ты сам такой» и «это просто смешно». Это не надуманная ситуация, если принять во внимание не только высказываемые укоры и претензии, но и все то скрытое, что появляется и накапливается в душе каждого человека, когда он видит, насколько окружающим ничего не стоит быть чуть лучше, чем они есть, но им просто лень к этому стремиться.

Дело еще и в том, что стать примером самосовершенствования невозможно, полагая именно это сознательной целью. Это интересный пример того, как людей (как и животных) можно заставить подражать чему-то, внушая им, что от этого можно получать личное удовольствие. Многие праведники сумели увлечь за собой толпы последователей именно потому, что в своих самоограничениях умудрялись находить личное счастье (а значит и удовольствие), не заботясь ни о каких последователях. Но чего хочет проповедник моральности? Он хочет, чтобы люди не подражали исповедованию принципов, а проникались принципами. Но беда в том, что люди быстрее научатся получать удовольствие во внешнем подражании кому-то, чем вникать в существо дела. И как следствие, такая «подражательная» моральность будет и поверхностной - ни к чему ни обязывающим ритуалом.

Начало Нравственныe пpинципы идеализма

Нравственныe пpинципы идеализма заключение