В Средние века существовал весьма оригинальный способ доказательства вины (либо же наоборот, полной невиновности) человека, обвиненного в сотрудничестве с дьяволом: если, например, ведьма, брошенная в воду, не тонула, значит, ее отношения с Сатаной были очевидны. Если же несчастная женщина тонула, то признавалось, что, правосудие, увы, допустило ошибку, ничего с этим не поделаешь, бывает, на все воля божья и т.д.

Широко применялось и так называемое испытание огнем. Появление на руках обвиняемого волдырей недвусмысленного свидетельствовало о его виновности. Варварство, невежество и мракобесие?

Именно о так называемом "божьем суде" — способе определения виновности человека в преступлении в тех случаях, когда обычные судебные методы не давали нужных результатов — расскажет статья С.Шишкова из февральского номера журнала "Знание — сила" за 2014 год.

Смотришь телесериал «След» о работе Федеральной экспертной службы (ФЭС) и диву даешься. При столь мощной научно-криминалистической поддержке уголовной юстиции, казалось бы, ни одно преступление не должно оставаться нераскрытым.

А как обстояли дела давным-давно, когда не было высокотехнологичных криминалистических лабораторий, но когда, как и в наши дни, люди становились жертвами насилий и грабежей? Подобные действия любое общество, даже самое архаичное, не могло оставлять безнаказанными. Однако прежде, чем покарать преступника, его еще надо найти и изобличить.

В незапамятные времена средства человеческого познания были слишком несовершенны для распутывания сложных криминальных историй. Поэтому нет ничего удивительного в том, что люди обращались к силам потусторонним, способным сверхъестественным путем отыскать судебную истину. Так еще в доисторическую эпоху появился «божий суд».

На первый взгляд, потребности в нем не было в ситуациях очевидных. Например, при совершении преступления в присутствии множества свидетелей, готовых поведать суду всю правду. Однако судьи сразу же столкнулись с проблемой нечестности людей, вовлекаемых в орбиту судопроизводства, и быстро уяснили, что виновный вовсе не жаждет сознаться, его родные и близкие не лезут из кожи вон, дабы помочь правосудию, а их показания зачастую противоположны показаниям потерпевшей стороны. Кому верить? Поэтому в случаях отрицания подозреваемым своей вины Фемида издревле стала прибегать к доказательствам сакральным. К очистительной присяге, которую подозреваемый мог дать лично или вместе с соприсяжниками. А еще к призванным прояснить истину испытаниям (ордалиям) и дуэльным поединкам сторон.

В основе указанных средств отыскания правды лежали религиозно-мистические воззрения, по которым право и справедливость обеспечиваются незримо присутствующим при отправлении правосудия божеством. Оно обрушивает неизбежную кару на голову виновного. В этих условиях ложь под присягой представляется совершенно невозможной. Такое поведение, как выразился бы киношный Остап Бендер, «чревато». Боги всеведущи, абсолютно неподкупны и безжалостны к нарушителям сакральных запретов.

И действительно, поначалу лжеприсяга считалась слишком тяжким нарушением религиозного долга, чтобы на нее отважился даже самый закоренелый негодяй. Однако реальная судебная практика давала немало поводов для сомнений в незыблемости данного постулата. Так что присяга достаточно быстро утратила репутацию достоверного доказательства в серьезных судебных делах. (Остается лишь изумляться бесстрашию и какому-то отчаянному легкомыслию наших далеких предков, верящих в богов, но не боявшихся их кары). Неоднократно демонстрировали свою ненадежность и соприсяжники, тем более, что они подтверждали не справедливость утверждений присягнувшего, а лишь свою убежденность в его правдивости.

На религиозно-мистических воззрениях базировалось применение ордалий. Это испытание, которому обязывался подвергнуться подозреваемый, а в ряде случаев — также и потерпевший. Виновность человека, погружаемого в воду, определялась по тому, всплывет он или нет (вода как чистая стихия, отторгнет и выбросит на поверхность субъекта, запятнанного преступлением; невиновный же будет принят водой и опустится на самое дно). Судьба человека, опускавшего руку в кипяток или несшего несколько шагов раскаленный кусок железа, зависела от появления или отсутствия на его руке ожога и тому подобное.

Судебный поединок также рассматривался как разновидность «божьего суда», ибо считалось, что бог непременно дарует победу правому и тем самым явит всем истину, которая недоступна судьям, особенно в сложных для доказывания случаях. Судебный поединок обставлялся множеством условий и регулировался строгими правилами. Лица, которые в силу своего пола (женщины), звания (служители культа) либо психофизических качеств (малолетние, старики, калеки, больные) не могли лично участвовать в поединке, вправе были выставить вместо себя наемного бойца.

Впрочем, поединок мужчины с женщиной изредка допускался, однако для уравнивания их шансов в бою мужчина ставился в более сложные условия, например, помещался по пояс в яму. Существовали ограничения, касающиеся общественного статуса тяжущихся, причем лицо, занимающее более высокое положение в социальной иерархии, могло отказаться от боя с человеком из низшего сословия, в то время как «нижестоящий» отказать «вышестоящему» не мог. Противники обычно дрались боевым оружием. Бой начинался после полудня и должен был закончиться с появлением на небе звезд.

Зародившись в незапамятные языческие времена, «суд божий» прошел сквозь тысячелетия, прекратив свое существование только к исходу Средневековья, когда в Европе уже много столетий господствовало христианство.

В церковных судах поединок не применялся уже с XIII века, когда христианская церковь стала осуждать и отвергать этот вид доказательства, называя его дерзким вызовом бога на совершение им чуда и опасностью для спасения души побежденной стороны. Со временем судебный поединок стал запрещаться и в светском правосудии, хотя в этом вопросе политика властей была непоследовательной — запреты чередовались с разрешениями. Судебный поединок полностью исчезает во Франции -в конце XIV столетия, в Германии — в середине XVII, в России — в конце XVI; в Англии по гражданским делам он действовал до 1571 года, а по уголовным — до 1811.

Все виды ордалий в церковных судах были отменены папой Иннокентием III (папскими посланиями 1206 и 1211 годов), а чуть позже Латеранский собор запретил священникам принимать какое-либо участие в ордалиях, которые продолжали применяться светскими судами.

Психоаналитик прошлого века Теодор Райк, опираясь на данные этнографии и сравнительного правоведения, пришел к выводу, что клятва (присяга), ордалии и пытка имеют общие исторические корни.

В первобытном обществе, отмечает Райк, мистические ритуалы служили средством раскрытия тайных убийств, то есть убийств, совершенных в отсутствие свидетелей. В таких случаях, согласно канонам магического мировоззрения, изобличить неведомого правосудию злодея мог только сам убитый, душа которого полностью не покидала мертвое тело до тех пор, пока справедливое возмездие не настигало виновного.

Для раскрытия тайного преступления его надлежало повторить в ритуально-мистической форме. Процедура разоблачения преступника первоначально сводилась к «ордалии трупом», в ходе которой подозреваемого заставляли есть плоть и пить кровь его предполагаемой жертвы.

Именно в этом заключалось символическое «повторение» убийства, ибо, как полагает Райк, в далекие времена широко распространенного каннибализма «убить» и «съесть» человека означало одно и то же. В процессе испытания (ордалии) плоть и кровь погибшего, хранившие частичку его души, вступали в магическую связь с испытуемым, принявшим эту ужасную трапезу. Проникшая в испытуемого, частичка души убитого «узнавала» либо «не узнавала» в нем своего губителя, вызывая в его теле соответствующие реакции, по которым судили о виновности или невиновности. 

Так, если принятое исторгалось обратно рвотой, то подозреваемый считался оправданным; если же съеденное оставалось в его организме либо производило не рвотный, а слабительный эффект, то следовал вывод о виновности. Из этого древнейшего ритуала, по версии Райка, ведут свое начало все последующие виды ордалий (испытание раскаленным железом, огнем, водой и другие).

Для раскрытия тайного убийства прибегали также к вопрошанию оракула. В основе этого ритуала лежал все тот же принцип: убийцу способна изобличить только сама жертва. Ее загубленная душа отвечала через оракула на вопрос о виновном лице. Лишь позже взгляды на магический механизм изобличения преступника несколько изменились, и было признано, что устами оракула вешает не жертва, а божество.

Со временем в процессе применения ордалий плоть и кровь убитого стали замещать предметами, которыми тот пользовался при жизни (в них, согласно анимистическим представлениям древних, продолжала свое существование душа погибшего), а впоследствии обратились к сугубо символическим предметам и субстанциям, таким, как вода, огонь, кипяток, раскаленное железо, яды и другие.

Так, среди африканских племен широкое распространение получило смертельно опасное испытание ядовитыми веществами. Летальный исход ордалии свидетельствовал о виновности испытуемого, который оказывался изобличенным и наказанным одновременно. Иногда смертельного исхода не наступало, и дело ограничивалось причинением испытуемому тяжких страданий либо его заболеванием. В таких случаях ордалия являлась преимущественно средством установления истины и лишь отчасти — способом наказания. Изобличенный с помощью ордалии и пострадавший от нее подозреваемый подвергался затем собственно карательной санкции: разрубался на куски, сжигался на медленном огне, продавался в рабство и прочее.

Со временем ордалии распространились на преступления, не связанные с убийством. К примеру, некоторые племена, проживавшие на территории Китая, прибегали к ордалиям для раскрытия кражи ценных вещей. Всех, кто мог быть причастен к их похищению, заставляли тщательно разжевать и выплюнуть горсточку риса. Следы крови в разжеванной массе свидетельствовали о виновности, ибо, согласно бытовавшим в тех краях поверьям, при «испытании рисом» десны преступника кровоточат.

Что касается клятвы (судебной присяги), то поначалу она была лишь составной частью ордалии. Поскольку с помощью последней подозреваемый пытался доказать свою невиновность, он непосредственно перед прохождением испытания делал соответствующее устное заявление, сопровождаемое клятвенными заверениями. Впоследствии словесная часть (клятва) обособилась и полностью отделилась от физического испытания (ордалии), получив право на самостоятельное существование в виде очистительной присяги. Принося ее, подозреваемый заявлял о своей невиновности, призывая потусторонние силы покарать его, если он лжет.

В языческие времена присягали на шкуре диких животных (клятвопреступник обречен был погибнуть от клыков и когтей дикого зверя) либо на мече (и тогда давшему ложную клятву грозила в будущем неизбежная смерть от этого оружия). С принятием христианства присяга стала приноситься богу на святых реликвиях.

Пытка поначалу также имела магическую природу. Преступник считался находящимся во власти сверхъестественных темных сил, и пыточные истязания, призванные освободить его от этой дьявольской власти, являли собой разновидность ордалии. Пытка как средство добиться от обвиняемого признания появилась позднее, и была характерна для так называемого розыскного или инквизиционного уголовного процесса.

Райк справедливо замечает, что ряд процедур уголовного судопроизводства и применяемые в процессе его осуществления средства доказывания не только вырастали из магических ритуалов, но и сохраняли ритуально-мистические элементы на протяжении многих веков, а отдельные их реликты сохраняются кое-где и поныне (например, присяга на Библии перед дачей свидетельских показаний). 

Тем не менее, сила и значимость «магических элементов» в современном уголовном правосудии им все же преувеличиваются. Райк, к примеру, проводит чересчур смелые аналогии между древнейшими ордалиями и судебным разбирательством наших дней, в котором он усматривает прежнее символическое «повторение» преступления, разыгрываемое теперь уже в зале судебного заседания. Неоправданные преувеличения содержатся и в других проводимых Райком прямых аналогиях между прошлым и настоящим практики раскрытия преступлений.

Закономерен вопрос: как люди реагировали на случаи, когда «божий суд», справедливость и истинность которого не должны были вызывать ни малейших сомнений, вступал в очевидное противоречие с действительностью?

Нет сомнений, что всем надлежало полагаться на свидетельства воли небес, а не на эмпирические факты, иначе от «божьего суда» пришлось бы очень быстро отказаться. Так, архиепископ Реймсский Гинкмар (IX век), страстный апологет ордалий, призывал верить результатам их применения вопреки всяким сомнениям, основанным на доводах разума. Среди его современников встречались, вероятно, и более скептически настроенные люди. Правда, надежных свидетельств относительно распространенности скептицизма мы не имеем, ибо сомнения, скорее всего, тщательно скрывались от посторонних глаз и ушей. Высказываться по этому поводу вслух было ой как чревато. Сомневающийся опасался навлечь на себя гнев как божий, так и земной, исходящий от светских властей. Все тот же Теодор Райк приводит любопытный исторический пример, относящийся к XIV веку.

В 1386 году во Франции рыцарь Жан Каруж обвинил рыцаря Жака Легри в совершении тяжкого преступления и вызвал его на судебный поединок. Поединок состоялся в присутствии короля Карла VI и многих знатных вельмож. Обвинитель пронзил ответчика мечом. И хотя Легри, прежде чем испустить дух, продолжал настаивать на своей непричастности к возведенному на него обвинению, его в соответствии с канонами «божьего суда» признали виновным. Труп Легри вздернули на виселицу, его имущество конфисковали в пользу победителя, который вскоре погиб на войне. А спустя еще какое-то время в совершении данного преступления сознался другой человек. Он сделал свое признание на смертном одре, что считалось тогда очень надежной гарантией правдивости сказанного. О происшедшем доложили Карлу VI, который после долгих раздумий записал: «Что есть людское правосудие и судебная истина, если все мы лишь марионетки в руках таинственно непостижимой для нас судьбы?».

В древнейшие времена вера в абсолютную надежность магических ритуалов, разоблачающих тайные преступления, была, по-видимому, непоколебимой. Широкое применение среди африканских племен ордалий с использованием яда приводило иногда к гибели большого числа людей. В отдельных случаях, например, при гибели вождя, ордалии подвергалось все племя, что оборачивалось иногда заметным уменьшением населения целых регионов. Тем не менее людей не приходилось принуждать к прохождению этого крайне опасного испытания: уверенное в своей невиновности абсолютное большинство соглашалось на него добровольно, без колебаний и страха.

Вместе с тем важно отметить, что в судебном доказывании мистика всегда соседствовала и уживалась с элементами рационального познания, основанного на повседневном опыте и логике здравого смысла. Например, в «Русской Правде» можно прочесть о «гонении следа» (розыске преступника по оставленным им следам) и выемке «поличного» (думается, смысл этого слова объяснять здесь не нужно). Почти современная юридическая терминология в документе XI века, аккумулирующем опыт тьмы предшествующих веков, в течение которых воины и охотники с успехом «гнали след» человека и зверя или отбивали свое имущество у захватившего его врага. Показания сторон и свидетелей -тоже достаточно древний способ установления истины в уголовном суде.

В средневековых анналах можно встретить описание хитроумных расследований, достойных пера сочинителя детективов. Так, в трактате французского правоведа XIII века Бомануара в главе о «необычных случаях» описывается следующее дело.

Одна женщина подговорила двух разбойников убить барона — своего сеньора. Разбойники проникли в дом и размозжили барону голову. Дабы отвести подозрения от сообщницы, убийцы инсценировали следы борьбы и несколько раз пронзили труп шпагой. Рядом с трупом они положили палку, сделав на ней зарубки. Убийцы скрылись, а женщина позвала на помощь соседей. Судьям она поведала о нападении на дом неизвестных ей вооруженных людей, от которых сеньор защищался палкой, и в подтверждение своих слов показала зарубки на палке, якобы оставленные на ней в ходе борьбы. На вопрос, каким оружием был убит барон, женщина ответила: «Шпагой». Заподозрив неладное, судьи произвели то, что на современном юридическом языке именуется следственным экспериментом. Имитируя защиту палкой от вооруженного шпагой лица, судьи опытным путем убедились, что такие следы, которые имелись на палке, шпага не оставляет. Затем с помощью медицинского исследования они установили, что голова убитого раздроблена тяжелым тупым орудием. Собранные улики судьи предъявили женщине вместе с обвинением в убийстве. «И когда после этого ее хотели предать пытке, она дала полное признание и была сожжена».

Приговор бесчеловечно жесток, но нельзя не признать, что вынесшие его люди хорошо знали свое ремесло и недаром ели судейский хлеб.

Одновременно с перечисленными вполне современными средствами судебного доказывания могли применяться совершенно иные приемы, базирующиеся на суеверии. К примеру, ритуал приведения к телу убитого его предполагаемого убийцы. Если в присутствии подозреваемого раны убитого засочатся кровью, значит, заподозренный субъект действительно виновен (так называемое «сарданапалово кровотечение трупа»). Этот юридический ритуал использовался европейскими судами еще в XVI столетии.

Постепенно развивавшийся процесс накопления эмпирических знаний, усовершенствования логики доказывания и все большего привлечения данных естественных наук (через приглашаемых в суд экспертов) вытеснил из сферы правосудия религиозно-мистические способы достижения судебной истины. Однако отдельные их реликты сохраняются по сию пору. Можно вспомнить в этой связи про судебную присягу, которая дается на Священном писании. Такая присяга обращена не только к суду, но и к богу.

Кстати, Федеральная экспертная служба из телесериала «След» — организация вымышленная. Приятно, конечно, помечтать о том времени, когда и впрямь не останется нераскрытых преступлений. Но мечта эта, увы, несбыточна...

С. Шишков

"Знание — сила" №2 2014 г.