ЧАЩЕ ВСЕГО ИСТОРИКИ ВОСПРИНИМАЮТ УПАДОК Османской империи как установленный факт и просто исследуют его причины. Экономический упадок предполагается результатом воздействия мировой экономики, в которой доминировали капиталистические великие державы. Все началось с захвата европейцами морских путей для богатейшей торговли между Азией и Европой. Это случилось в шестнадцатом веке, когда португальцы обогнули Африку и покорили Индийский океан, лишив таким образом исламских торговцев и Османскую империю невероятно прибыльного положения посредника между Европой и Азией. А окончилось - почти полным господством Европы на османском рынке и в финансовых делах империи в викторианскую эпоху. В военной области начало упадка датируется концом золотого века (концом шестнадцатого века), когда армии Сулеймана Великолепного" были ужасом Европы. С тех пор дела неумолимо шли все хуже и хуже - начиная с череды поражений от русских и австрийцев в семнадцатом и восемнадцатом веках и кончая финальной катастрофой 1918 года. В области управления принято говорить о беспомощных и никчемных султанах, пленниках гарема, которые позволили коррупции и фракционной борьбе разрушить эффективную администрацию. Только в середине девятнадцатого века в эпоху танзимата центр спохватился и начал наводить порядок в собственном доме, но было уже поздно. Эта картина неуклонного угасания, кажется, получила полное одобрение османских государственных деятелей и ученых, которые уже после 1600 года начали сокрушаться о падении могущества и достоинств империи.

Однако некоторые историки последнего поколения бросили вызов самой идее османского упадка в этот период времени. Новая история внесла весьма убедительные поправки в традиционные взгляды на Османскую империю за последние триста лет ее существования. Не все оказалось таким мрачным, как было описано. Ламентации об упадке империи были специфическим османским жанром, который существовал даже в золотом веке. Как выяснилось, экономика Османской империи восемнадцатого века, не говоря уже о семнадцатом, зависела в основном от внутренних условий. Воздействие Европы было не таким уж существенным. Политический кризис начала семнадцатого века был улажен под руководством династии великих визирей Копрюлю1^ и на какое-то время между центром и многими провинциальными элитами восстановились стабильные отношения. Возрождение империи во второй половине столетия едва не позволило ей захватить Венецию в 1683 году. Несмотря на то что австрийцы в течение следующих 35 лет нанесли туркам ощутимые поражения, они были почти полностью компенсированы в 1730-х годах, когда османы вернули практически все территории, потерянные за первые два десятилетия. В 1711 году даже Петр I со своей образцовой новой европейской армией был вынужден унизительно капитулировать перед османами16.

Впрочем, не стоит увлекаться. Между 1550 и 1800 годами сила и престиж Османской империи существенно уменьшились по сравнению с ее врагами. В 1550 году Османская империя была наиболее грозным государством Европы, Ее дисциплинированные, имеющие отличную мотивацию и вооружение янычары были крупнейшей и опаснейшей профессиональной пехотой на континенте. Лидерство османской военной техники и полководческого искусства было в то время совершенно бесспорным. Земли и доходы султана были больше, чем земли и доходы любого из его христианских соперников. В 1800 году картина полностью изменилась. В недавних войнах с Россией османские наземные и морские вооруженные силы продемонстрировали свое безнадежное отставание в дисциплине, выучке, военной технике и руководстве войсками. Бывшая когда-то эффективной, фискальная и административная система рассыпалась. В середине шестнадцатого века, если взять только один пример, Египет был основным поставщиком финансового могущества империи, В конце же восемнадцатого века он не приносил практически никакого дохода государственной казне, а его крошечные военные контингента с их ужасной дисциплиной представляли большую угрозу мирному дружественному населению, чем армиям врага.

Сила государства до некоторой степени может измеряться размерами его доходов и эффективностью, с которой они получаются. В 1789 году доходы Османской империи составили 3,75 миллиона фунтов, Британии - 16,8 миллиона фунтов и Франции - 24 миллиона фунтов [10]. Среди европейских великих держав Россия была наименее эффективна в вопросе сбора налогов, если измерять эту эффективность процентом доходов, которые реально попадают в казну. В России эта цифра составляла только 75 процентов [11]. Но в Османской империи в казну попадало всего лишь 18,75 процента, то есть более чем четыре пятых государственных доходов так или иначе прилипали к рукам тех, кто их собирал [12], Поскольку во всех странах того времени доходы правительства шли в основном на подготовку и ведение войны или оплату долгов, сделанных в процессе прошлых конфликтов, эти данные выглядят вполне сопоставимыми с действительностью. Эта статистика также убедительно доказывает неспособность османского государства вести дела империи. Сейчас как-то стало принято принижать значение этих дел. Короли и битвы часто рассматриваются отдельно от жизни населения. Но последствия неудач Османской империи в деле поддержания адекватного военного и фискального аппарата ни в коем случае не могли не оказывать влияния на повседневную жизнь подданных султана. Со временем все это привело к разорению мусульманского населения в Анатолии и даже в отдаленных районах империи. Что, в свою очередь, отразилось на политической стабильности Ближнего Востока на всем протяжении двадцатого века и в большой степени способствовало упадку всего региона под господством европейских держав.

Закат Османской империи обычно рассматривался в контексте продвижения Западной Европы к мировому господству. Акцент здесь в основном делается на воздействие индустриальной революции и мировой торговой системы на Ближний Восток. В начале девятнадцатого века это действительно приобрело огромное значение, и в последние сто лет своего существо-вания Османская империя была слабым и зависимым элементом в международной экономике, где безоговорочно господствовала Европа. Тем не менее историки часто придают слишком большое значение экономическим вопросам и рассматривают ситуацию только с позиций Западной Европы, Задолго до того как европейский капитализм захватил господствующие позиции в экономике Османской империи, она оказалась неспособной осуществить такую военную, фискальную, административную и культурную трансформацию, которая превратила Россию восемнадцатого века в великую европейскую державу. Интересно сравнить Османскую империю с Россией. Оба государства находились на окраине Европы. Оба управлялись предположительно автократическими монархами. Ни в одном не было европейской феодальной знати с сильными традициями корпоративных прав и самоуправления. И русским, и османам в семнадцатом и восемнадцатом веках пришлось бороться как с европейскими врагами, так и с большими внутренними проблемами, мешавшими ответить на вызов Европы, Но если Петр I в 1690-х годах сумел разрушить консервативный альянс элитных военных полков (стрельцы), религиозных сектантов и городских ремесленников, то в Османской империи эти силы продолжали блокировать реформы до тех пор, пока в 1826 году Махмуд II17 не упразднил янычаров. Отчасти по этой причине османы стали гораздо слабее России в 1800 году, хотя были значительно сильнее тремя веками раньше.

Некоторые причины относительной неудачи Османской империи по сравнению с Россией представляются довольно приземленными, и о них уже кратко упоминалось ранее. Огромную роль здесь сыграла геополитика. К семнадцатому веку османы достигли естественных границ своей экспансии. Даже если бы военные факторы и позволили дальнейшие захваты, демографическая слабость империи не дала бы возможности эффективно управлять этими территориями или консолидировать их под османским правлением. Как бы то ни было, из чисто коммуникационных соображений представлялось невозможным снабжение армии к северу от Венгрии или на иранском плато. Хотя османы едва не взяли Вену в 1520-х и 1680-х годах, они в конце концов поняли, что столица империи Габсбургов находится слишком далеко, чтобы быть захваченной. Когда османская артиллерия и провиант наконец доорались с юга до осажденной Вены, оставалось уже слишком мало времени для взятия города. Зимняя кампания в таком удалении от османских баз была стратегически и политически опасной и могла бы разложить армию. Со временем империя Габсбургов окрепла и поставила османов перед фактом растущей и страшной угрозы с севера -особенно в конце семнадцатого века, когда Константинополь оказался в кольце объединенных христианских войск, и в 1710-х годах, когда блистательный принц Евгений Савойский18 нанес сокрушительные поражения армиям султана. Между тем, по иронии судьбы, прекращение военных действий против Испании в семнадцатом и восемнадцатом веках тоже до известных пределов принесло вред Османской империи, В шестнадцатом веке мусульмане Северной Африки приветствовали и призывали османское правление, чтобы остановить проникновение габсбургской Испании на их территорию. Когда впоследствии эта угроза ослабла, raison d'etre османского правления для местного населения в значительной степени пропал*

Между тем на северо-востоке геополитика благоприятствовала экспансии России на Украину, в южные степи и Сибирь, что, безусловно, увеличивало ее мощь. Русская армия завоевала эти территории, а быстро растущее с восемнадцатого века русское население позволило их своевременно заселить. С 1450-х годов Черное море было внутренним озером Османской империи. Однако в последней четверти восемнадцатого века при Екатерине II Россия захватила Крым (находившийся под османским протекторатом) и быстро утвердила свою власть на северном берегу Черного моря. С огромным ростом экономики юга России в девятнадцатом веке, выросла и ее торговля на Черном море. Ее экспорт должен был следовать через Босфор и Дарданеллы и был, следовательно, уязвим для османской блокады. Безопасность российских черноморских портов также находилась под постоянной потенциальной угрозой нападения британского или любого другого флота, которым османы в любое время могли предоставить возможность войти в Черное море. По этой и другим причинам контроль или, по крайней мере, господствующее влияние над Константинополем стало русской мечтой, которая иногда воплощалась в русскую политику. Так родился знаменитый «восточный вопрос», занимавший умы европейских государственных деятелей в девятнадцатом веке. В первый раз на протяжении веков сердце и столица Османской империи оказались под угрозой.

Во многом самый успех османов был причиной их последующих неудач. Они не были склонны ставить под сомнение методы, которые однажды уже сослужили им такую хорошую службу. Тот факт, что упадок Османской империи до поражений от России в 1768-1774 годах не был ни резким, ни постоянным, заставил их закрывать глаза на его бесспорное наличие. Провал российских попыток стать на одну доску со своими европейскими соперниками был очевиден. В начале семнадцатого века были потеряны главные провинции, и сама Москва оказалась в руках иностранных оккупантов. Ничего до такой степени радикального не случалось с османами. Были, конечно, серьезные проблемы в начале семнадцатого века, но великие визири Копрюлю, казалось, решили их, искоренив к 1650-м годам коррупцию и вернувшись к принципам управления, практиковавшимся во время золотого века. Многие государства, имея возможность решить проблемы старым проверенным способом, предпочли бы эту возможность адаптации заграничных моделей с их дестабилизирующим потенциалом.

Без сомнения, большую роль также играли и личности. Османская династия семнадцатого и восемнадцатого веков не произвела правителей, которых можно было бы сравнить с Петром I и Екатериной II. Это, однако, было больше, чем простой биологической случайностью. Мальчиком и молодым человеком Петр I имел возможность вращаться в иностранном квартале Москвы. Здесь он познакомился с большим числом протестантов из Северной Европы - наиболее динамичного района континента во всем, что касалось новых идей и технологий. Некоторые из этих людей занимали важные посты на службе у его отца.

По-видимому, ни один османский принц не мог пользоваться такой свободой. Частью проблемы оставался вопрос наследования трона, вопрос, который всегда был особо чувствительным и проблематичным в династических государствах. В пятнадцатом веке сыновья султана назначались автономными губернаторами и могли позволить себе роскошь гражданской войны для выяснения права наследования. Последствия для стабильности империи оказались ужасающими, и в конце шестнадцатого века была введена другая практика: султан выбирал одного из своих сыновей наследником трона, и тот, придя к власти, уничтожал всех своих братьев. Такая практика оказалась глубоко непопулярной в Константинополе и к началу семнадцатого века почти привела к угасанию династии. В результате появился новый обычай. Младшие братья выживали, но были практически заперты в гареме до тех пор, пока не наследовали трон своего старшего брата. Предполагалось, что это единственный способ ограничить угрозу, которую они представляли правящему монарху. Разумеется, родственники мужского пола представляли угрозу трону во многих монархиях, но особенно сильно это проявлялось в Османской империи. После шестнадцатого века султаны не вступали в брак. Ни одной из его жен в гареме не разрешалось иметь от него больше чем одного сына. Если этот сын наследовал трон, то ее положение и положение ее фракции было безопасным. Если нет, то ее статус и даже жизнь находились под угрозой. Полное отсутствие солидарности между единокровными братьями делало дворцовую политику бессмысленной игрой.

Таким образом, невозможно представить себе, что наследники османского трона могли свободно шататься по улицам и базарам Константинополя. И уж тем более трудно было вообразить, что большая группа европейцев могла бы оказаться на важных постах султанской военной и административной службы, которые в семнадцатом и восемнадцатом веках занимались исключительно его мусульманскими подданными, В этом была принципиальная разница между османами и русскими: даже в семнадцатом, не говоря уже о восемнадцатом веке российское общество было гораздо более открыто европейским технологиям, иммигрантам и идеям. Наиболее выдающимся примером этого была сама Екатерина II, правительница с огромными дарованиями и умом. Именно в ее правление (1762-1796) Россия вырвалась далеко вперед по сравнению с Османской империей как в военной, так и в экономической и культурной областях. Совершенно очевидно, что ни одна женщина (тем более немка) не могла бы занять османский трон.

На первый взгляд, преимущество России над османами в этом аспекте может показаться неудивительным и даже практически самоочевидным. В конце концов, Россия была христианской и европейской страной. В действительности же все обстоит не так просто. В пятнадцатом веке османы оккупировали большие территории, которые европейцам представлялись более важными для христианства, чем Москва. Более того, в 1500 году османы проявляли большую открытость для европейских технологий и обучающих им искусных и образованных христиан. Османы с готовностью усваивали новинки западной военной техники и, не имея никаких морских традиций, в рекордные сроки создали флот, соперничавший с венецианским. Впоследствии османская открытость внешним влияниям сильно уменьшилась, что можно проследить на примере трагической судьбы Селима III19, когда он уже в начале девятнадцатого века на свою беду попытался ввести в османской армии воинские соединения западного образца. Попытки султана реформировать армию после грандиозных поражений от России окончились его свержением и убийством.

Одним из объяснений этого может служить изменившаяся роль ислама в переходных столетиях существования Османской империи - как раз в то время, когда Европа утверждала свою лидирующую роль в науке, технологии и администрировании. В шестнадцатом веке то7 что было когда-то чем-то вроде неортодоксального пограничного пространства, стало величайшей империей ислама и его лидером в борьбе с неверными. Центры традиционной суннитской ортодоксии вошли в состав империи в первой половине шестнадцатого века. До этого времени культура государства османов была эклектичной и неглубокой, и, разумеется, тюрки Центральной Азии могли принести в империю большой и изощренный культурный багаж.

Существует ряд объяснении спада эффективности центрального османского правительства в семнадцатом и еще больше в восемнадцатом веках, Как указывалось ранее, одной из причин османских неудач был первоначальный успех. В шестнадцатом веке Османская империя управлялась более скрупулезно, эффективно и справедливо, чем большая часть Европы, не говоря уже о России. Но, как и в других бюрократических империях, поддержание эффективности бюрократии из поколения в поколение было очень затруднено, учитывая допотопные коммуникации, большие расстояния и отсутствие в то время нынешних средств контроля за государственными чиновниками - свободной прессы или действительно независимого законодательства. Очень многое зависело от способностей правителя, оказавшегося у власти по наследственному принципу, в то время как память о золотом веке препятствовала проведению реформ.

В первые века своего существования османское государство по большей части представляло собой механизм для ведения войны и получения с ее помощью трофеев, земель и доходов. Успех узаконил правительство, связал воедино правителя и провинциальную элиту и обогатил их. Но уже в 1600 году время трофеев и территориальной экспансии почти закончилось. Государству теперь приходилось финансировать свою военную машину полностью из своего кармана. Ему также требовались теперь новые средства, чтобы поддерживать лояльность провинциальной элиты.

Способы ведения войны, на беду Османской империи, также изменились. Ядро современной армии теперь составляла профессиональная, дисциплинированная и дорогая пехота, в то время как кавалерия сипагов совершенно утратила свое значение* Поскольку сипаги были не просто солдатами, но еще и ключевыми фигурами сельской полиции и стражами порядка, этот вопрос оказался очень серьезным. В Европе дворянская конница тоже утратила свое значение, но она смогла трансформироваться в офицеров королевских армий, привнеся мощную материальную и эмоциональную взаимосвязь в союз между правителем и провинциальным классом землевладельцев, который являлся основой государства как в России восемнадцатого века, так и повсюду в Европе. Османам же не удалось создать такой стабильный и плодотворный альянс между центром и провинциальной элитой.

К тому времени как Мекка и Медина пали к ногам османов в начале шестнадцатого века, ислам уже существовал почти тысячу лет. Следовательно, он уже успел пустить глубокие корни. Он также впитал в себя высокую домусульманскую культуру. Исламские ценности и взгляд на мир пронизывали каждый аспект жизни региона и определяли его богатую культуру. Сохранение религии и соответствующего образа жизни было высшим идеалом как правителя, так и подданного. Ассимилировавшись в высокой исламской культуре и став ведущей исламской державой, османы уже не так легко могли усваивать и внедрять европейские новшества, главным образом потому, что многие из них? безусловно, должны были войти в противоречие с основными исламскими верованиями и ценностями. Подобное заимствование еще больше осложнялось тем? что ислам до известной степени противопоставлял себя христианскому Западу,

Конфронтация с Сефевидами из шиитского Ирана, начавшаяся в шестнадцатом веке, и еще более опасное шиитское диссидентство, широко распространившееся по империи, также стимулировали необходимость для империи идентифицировать себя с традиционным суннитским исламом и относиться с подозрением к любым отклонениям от нормы. «Идеологическая необходимость изображать Сефевидов как "неверных" естественно порождала необходимость изображать османских султанов как правоверных ортодоксальных мусульман, единственных защитников настоящей ортодоксии от ереси. Такая необходимость возникла в то время, когда в интеллектуальной жизни империи стали господствовать улемы20, и в результате притязания османов на легитимность были сформулированы заново языком ортодоксального канонического ислама» [13].

Улемы - мусульманские богословы и законоведы. В средние века и позже в их ведении находились мусульманские религиозные учреждения, школа, право, суд. В большинстве стран Ближнего и Среднего Востока они сохраняют значительное влияние до сих пор.

В бесконечных неудачах Османской империи при соперничестве с Россией повинны также крайне напряженные отношения центральной власти с региональными элитами, В пятнадцатом и шестнадцатом веках Константинополь старался жестко контролировать провинции - по крайней мере настолько, насколько это позволяли расстояния и допотопные коммуникации. По сравнению со своими современниками - христианскими монархами, султаны вполне успешно вытягивали солдат, провиант и деньги из своих подданных. Их фискальная и административная система была в те времена упорядоченной, предсказуемой и относительно умеренной в требованиях, что усиливало ее легитимность в глазах народных масс. Есть веские основания думать, что христианские крестьяне на Балканах предпочитали мир и порядок первых двух веков османского правления предшествовавшим ему войнам и междоусобицам христианских князей и знати. Кроме того, по сравнению с феодальными христианскими королевствами, османский режим контролировал местную элиту и ограничивал поборы, которыми та облагала крестьян. В противоположность европейским аристократам османская кавалерия (сипаги) не имела юридической власти над крестьянством на «своей» земле. В любом случае земля не была их собственностью в европейском смысле слова, поскольку сипаги владели различными имениями на протяжении своей жизни и не могли пустить там глубокие корни и тем более - передать землю по наследству. Жесткая регуляция повинностей и пошлин, налагаемых на крестьянство, не говоря уже о независимом государственном судействе, бьли характерными признаками Османской империи начала шестнадцатого века, которые Габсбурги еще не усвоили в 1750 году, а Николай I только пытался ввести в России в середине девятнадцатого века.

К сожалению, к 1800 году эти признаки исчезли и из Османской империи. Поддерживать на протяжении жизни нескольких поколений сложную бюрократическую машину османского государства оказалось делом весьма затруднительным, как это было с даже большей и еще более изощренной бюрократической машиной имперского Китая, Русский альянс царя и владельцев крепостных был менее продуманным и справедливым, но в конечном итоге более крепким. В большей части османских провинций в середине восемнадцатого века возможности элита не была хорошо укоренившейся, наследственной земельной аристократией. Ее владение собственностью было очень неустойчивым. Сыновья османской провинциальной знати не становились лояльными и эффективными слугами государственной военной власти. Вместо этого, если им удавалось выжить в местнической борьбе за власть, они становились автономными военачальниками, обычно признающими легитимность султанской власти, но ничего не предпринимающими для увеличения ее эффективности. Между тем рост количества необходимых для ведения современной войны пехотных соединений невыносимо обременял государственную казну. Чтобы выжить, гарнизоны, которым не выплачивались деньги, были вынуждены устраиваться на гражданскую службу или заниматься разбоем, представляя серьезнейшую угрозу общественному порядку и государственной власти. Почти постоянно провинциальная политическая жизнь становилась ареной битвы за должности как между находящимися «в подвешенном состоянии» гарнизонными войсками и теми или иными представителями местной знати, так и внутри этих групп.

После 1600 года способность центра навязывать свою волю этим группам уменьшалась еще и благодаря существенно ухудшившимся личным качествам правителей: в условиях, когда все возможные претенденты на престол были изолированы в гареме вплоть до момента восхождения на трон, сбалансированное обучение методам правления или тонкостям человеческих взаимоотношений едва ли представлялось возможным. Сильный визирь мог занять место султана - как это сделали визири Копрюлю, - но только при условии, что правитель и дворцовые группировки позволили бы ему это. В любом случае такому визирю уже не приходилось иметь дело с правящей элитой, состоящей из рабов султана, набранных через систему devsirme и до некоторой степени отделенных от общества. Вместо того высшие сановники империи набирались из домов и семей столичной знати, причем некоторые из них сами были женаты на сестрах и дочерях султана. Стремление получить должность было неистовым, время, проведенное в офисе, - коротким, а затраты на фракционную борьбу постоянно росли.

Каковы бы ни были причины ослабления властных структур османского государства, его результаты были катастрофическими для легитимности династии и политической стабильности центральной власти применять силу или собирать налоги были уже очень ограниченными, если существовали вообще. Местная знать сама собирала налоги и имела даже небольшие армии, чтобы удерживать в повиновении данников. К концу века сбор налогов превратился в пожизненное и зачастую передаваемое по наследству занятие. Губернаторы, назначаемые из центра, могли быть отвергнуты местной знатью. Даже если их принимали хорошо, у них все равно не было лояльных войск и других средств обеспечить повиновение. Османские гарнизоны задолго до этого утвердили свою автономность и изыскали на местах средства получать свое жалование, которым их не мог обеспечить султан. Поскольку сроки пребывания на губернаторском посту были очень коротки, а взятки, даваемые за это назначение, непомерно велики, основной заботой правителей канцелярий было получить хорошие проценты от своих инвестиций. Иногда, впрочем, местное население жило довольно неплохо под властью местной знати. Порой оно даже предпочитало в конечном счете необременительное османское правление более эффективным сборщикам налогов из Венеции или Египта девятнадцатого века [14].

Власть местной знати кое в чем могла быть и полезной для центра. К примеру, в османском Ираке местные правители отсылали в Константинополь чисто символическую дань, но зато, по крайней мере, защищали уязвимую границу с Ираном за свой счет. Длительное господство одной военной семьи в багдадской местной политике обеспечивало сохранение определенного уровня стабильности и порядка. Однако в отдельных регионах коллапс центральной власти позволял местной знати неограниченно эксплуатировать крестьянство. Беспорядочная борьба за власть между местными группировками и их вооруженные отряды иногда совершенно опустошали сельскую местность. Сербское восстание 1804 года началось именно как попытка уменьшить ущерб от войн местных османских элит. Это был первый из многочисленных балканских бунтов девятнадцатого века* Только к его середине османскому государству удалось воссоздать централизованную армию и администрацию. В конце концов оно смогло восстановить свою власть в ряде провинций, однако многие ключевые регионы - Греция, Сербия, Венгрия, Египет и большая часть Северной Африки -были к этому времени утрачены навсегда внутри империи. Власть порождает уважение. Император должен быть символом силы и власти. Правителям трудно сохранить авторитет и влияние на умы подданных, если государство, которым они управляют, выглядит слабее, беднее и менее эффективным, чем его иностранные соперники. История и фортуна отвернулись от Османской империи, и в этом смысле Мандат Неба не является чисто китайским феноменом. Не менее важно то, что, не имея достаточно сил защитить земли ислама от врагов-христиан, османы начали терять авторитет в глазах своих мусульманских подданных, В начале шестнадцатого века мусульмане Северной Африки призвали османов для защиты от христианского вторжения. Османы откликнулись быстро и успешно [15]. Они также защитили Святые места от нерешительных мамелюков23 в 1510-х годах и отогнали португальцев от северных берегов Индийского океана. Но в конце восемнадцатого века они уже были слишком слабы, чтобы не допустить захват русскими мусульманского Крыма, В 1820-х годах они даже не пытались помочь алжирцам в борьбе с французским вторжением. Еще в начале двадцатого века большинство арабов лояльно поддержали бы такую мусульманскую империю, которая обеспечила бы их защиту от христианского вторжения и аннекса-ции. Но и без того уже достаточно сильные сомнения арабов на этот счет подтвердились во время Первой мировой войны. Если османы не в силах защитить их или дать им ту безопасность, которая является raison d'etre империи, у арабской знати нет другой альтернативы, кроме как стоять каждому за себя.


Доминик Ливен

http://krotov.info/lib_sec/12_l/iv/en_5.htm